однако, серьезных последствий? Салтыков мог позволить себе такую вольность, так как он был во главе журнала, признанного прогрессивным, а в «личном деле» Лескова были «погрешности». Об этом хорошо пишет Горький в статье «Н. С. Лесков» (Собр. соч., 1953, т. 24, стр. 229): «Литературная деятельность Лескова началась тяжелой для него драмой, которая могла бы и не разгораться, если бы русские интеллигентные люди умели относиться друг к другу более внимательно и бережно, – что и до сего дня необходимо ввиду количественного ничтожества интеллектуальных сил в нашей стране. Но издревле русские люди болеют стремлением „разбрестись“ розно, и в первый же год своей работы в Петербурге Лесков получил удар в сердце, совершенно незаслуженный им». Дело в том, что Лесков по поводу слухов о пожарах 1862 года напечатал статью, где требовал, чтобы власть или предоставила ясные доказательства участия студентов в поджогах, или немедленно и решительно опровергла клевету на них. Горький пишет: «Легкомысленные люди истолковали статью так, что будто именно Лесков приписывает поджог буйному студенчеству. Он неоднократно опровергал это злостное недоразумение, но ему не поверили, ибо всегда легче и как-то приятнее осудить человека, чем оправдать его: а у нас, на святой Руси, осуждают ближнего с таким наслаждением самолюбования, что, можно подумать, родоначальником русского племени был описанный в евангелии фарисей» (там же). По мнению Горького, роман «Некуда» и явился потому, что Лесков дал волю чувству мести за нелепое обвинение.

Нельзя не согласиться с Горьким и в том, что обвинение Лескова по поводу его статьи о пожарах было совершенно нелепое, а также и в том, что в появлении романа «Некуда» сильную роль играл чисто эмоциональный элемент. Из превосходной биографии Н. С. Лескова, написанной его сыном, мы хорошо знаем, как часто необузданный темперамент Лескова заставлял его совершать совершенно непонятные для такого умного человека поступки. Но было ли написание романа «Некуда» продиктовано только чувством мести? И заставило ли это чувство Лескова исказить действительность? Возможно, что, в частности, Слепцов изображен неправильно, как утверждает Горький, но на примере Зайцева ясно видно, что средний тип «нигилиста» изображен без сгущения красок. Кроме того (в отличие, например, от «Бесов» Достоевского, где нет ни одной положительной личности среди революционеров), у Лескова выведен среди радикальной молодежи и ряд положительных личностей, из коих главный – Райнер. Тот же Горький пишет (стр. 230): «Лесков окружил Райнера сиянием благородства и почти святости». Райнер изображен социалистом и революционером и его же Лесков изобразил как благороднейшую фигуру, несмотря на то, что сам Лесков не сочувствовал ни социализму, ни польскому восстанию 1863 года. Лесков допустил действительно некоторое искажение действительности. Он сам указывает (в статье «Авторское признание», т. II, стр. 230), что прототипом Райнера был некто Артур Бенни, с которым Лескова соединяла горячая дружба, несмотря на коренное несходство политических идеалов. Бенни «был оклеветан в Петербурге теми, которые с ним единомыслили, был выслан из России и потом убит под Ментаной в гарибальдийском отряде». Ему посвятил Лесков рассказ «Загадочный человек» (т. 3).

Таким образом, прообраз Райнера был не польским революционером, а гарибальдийцем: придав благороднейшей личности черты польского революционера, Лесков тем самым способствовал престижу польского восстания, которому он лично вовсе не сочувствовал (как и многие другие наши писатели, припомним стихотворение Пушкина «Клеветникам России», касающееся восстания 1830 года).

Ясно, что нельзя считать, что Лесковым в романе «Некуда» руководило главным образом чувство мести к радикальной части нашего общества: тогда бы весь роман был написан одной черной краской. Что же было главным мотивом написания этого романа? То же, что было основным императивом всей деятельности Лескова – искание правды и искание праведников, сопряженное с полным отсутствием фанатизма. И тут опять сошлемся на ту же статью Горького (стр. 233): «В огромном большинстве своем люди верующие настолько нетерпимы, – и потому сугубо вредны, – насколько неверы совершенно непригодны для дела жизни. Русские же люди издревле живут преимущественно чувством веры – у нас даже нигилисты были, прежде всего, люди фанатичной веры в догмат свой. Страдая избытком веры при недостатке любви и уважения к человеку, люди плохо поняли Лескова, – он же, будучи маловером и скептиком, в совершенстве обладал редким даром вдумчивой, зоркой любви и способностью глубоко чувствовать муки человека, слишком разнообразные и обильные. Он любил Русь, всю, какова она есть… В душе этого человека странно соединялась уверенность, сомнение, идеализм и скептицизм. Когда среди торжественной и несколько идольской литургии мужику раздался еретический голос инакомыслящего, – он возбудил общее недоумение и недоверие. На Руси читают много – от безделья, – но не особенно умело и внимательно; в семидесятых годах – впрочем, как и всегда – хорошей книгой признавалась та, которая совершенно совпадала с навыками мысли, вкусом и вообще с консерватизмом читателя. В рассказах Лескова все почувствовали нечто новое и враждебное заповедям времени, канону народничества… Вышло так, что писатель, открывший праведника в каждом сословии, во всех группах, – никому не понравился и остался в стороне, в подозрении; консерваторы, либералы, радикалы – все единодушно признали его политически неблагонадежным; этот факт является еще одним лишним доказательством, что истинная свобода обитает где-то вне партий».

Вся эта цитата из Горького прямо великолепна и показывает, что всю свою жизнь Лесков был подлинным свободным искателем истины, который был невыносим для всех людей, привыкших мыслить по указке тех или иных вождей или партий. П. Громов и Б. Эйхенбаум правильно пишут (т. 1, стр. XV), что критики не знали, с каким общественным направлением связать его творчество. Поэтому Лесков, как позднее и Чехов, «был признан буржуазной критикой лишенным „определенного отношения к жизни“ и „мировоззрения“. На этом основании он был зачислен Короленко в разряд „второстепенных писателей“, с которых много не спрашивается и о которых можно особенно не распространяться». Так и получилось, как указывают указанные критики, что автор изумительных и поражающих своим разнообразием вещей оказался писателем, не имеющим своего самостоятельного и почетного места в истории русской литературы. Это совершенно правильно, но только напрасно Громов и Эйхенбаум видят в судьбе Лескова дефект «буржуазной критики». Современные критики действуют примерно так же, как и критики Лескова. И сейчас приходится считать вполне актуальными заключительные слова Горького в его статье о Лескове (стр. 237): «Читая его книги, лучше чувствуешь Русь со всем ее дурным и хорошим, яснее видишь запутанного русского человека, который, даже когда он искренне верует красоте и свободе, ухитряется быть рабом веры своей и угнетателем ближнего».

Но если в романе «Некуда» Лесков остается таким же свободным искателем истины, как и всегда,