невежды и глупые люди. Они никогда ничего внимательно не рассматривают, а прочитав Вольтера (а ныне Дарвина), и не поняв его, отвергают бытие Божие для того, что полагают себе славой почитаться выше всех предрассудков; ибо они считают предрассудком то, чего слабый их рассудок понять не может.

Гр. Ник: Сии людишки (слышите, фельетонисты, как называли вас, сто лет назад, умные люди!) не неверуют, а желают, чтобы их считали неверующими; ибо вменяют себе в стыд не быть с Вольтером одного мнения. Я знаю, что Вольтер развратил множество молодых людей в Европе; однако, верьте мне, что для возвращения нет нужды ни в Вольтеровом уме, ни в его дарованиях. Граф, у которого вы обедали, сделал в России разврата не меньше Вольтерова, имея голову довольно ограниченную. Я знаю, что молодого, слабенького человека может развратить такой, кто еще ограниченнее графа: пример сему видел я на сих днях моими глазами.

Я: Позвольте спросить, Ваше Превосходительство, как это было?

Гр. Ник: На сих днях случилось мне быть у одного приятеля, где видел я двух гвардии унтер-офицеров. Они имели между собой большое прение: один утверждал, другой отрицал бытие Божие. Отрицающий кричал: “нечего пустяки молот; а Бога нет”. Я вступился и спросил его:

“Да кто тебе сказывал, что Бога нет?” – “Петр Петрович Чебышев вчера на гостином дворе», – отвечал он. “Нашел и место”, – сказал я.

Я: Странно мне кажется, что Чебышев на старости вздумал на гостином дворе проповедывать безбожие».

Остановимся здесь и спросим: не точно ли те же проповеди, только еще в боᅧльших размерах, повторяются ежедневно в наше время, если не в гостинном дворе, то в кабаке иного журнала, или в распивочной и на вынос иной газеты, и разве не такие же доказательства приводятся нашими уездными и замоскворецкими нигилистами?.. Белинский сказал, Писарев так думает.

Фон-Визин говорит в начале своей исповеди: «Да не будет в признаниях моих никакого другого подвига, кроме раскаянья христианского: чистосердечно открою тайны сердца моего, и беззакония мои аз возвещу. Нет намерения моего ни оправдывать себя, ниже лукавыми словами прикрывать развращение свое!.. Почитаю за долг не открывать имени тех, кои были орудием греха порока моего, ниже имен тех, кои приводили меня в развращение: напротив того со слезами хранили ко мне долговременное дружество, кои имели в болезнь мою о мне сострадание, и кои наконец наставлением и советом своим совращали меня с пути грешника и ставили на путь праведен».

* * *

Мерзляков.

Цари, склоните слух? Склоните слух, народы?

Разлейтесь огненны слова:

Иеговб, Иеоговб!

Ему пою! Ему хвала – земля и воды!

* * *

Дмитриев. Довольно вспомнить один его стих:

Гремит… благоговей, сын персти!

* * *

Карамзин. Вот слова его, сказанные незадолго пред смертью, и напечатанные в последнем номере Русской Старины: «Бытие божества для меня очевиднее собственного моего бытия. Скорее мог бы я усомниться в последнем. Хотя бы мое бытие было мечтой, но и этого не могло бы быть без причины, а верховная причина всякого бытия есть Бог».

Жуковский. Вся жизнь его была, кажется, один безпрерывный гимн Богу.

Незадолго перед смертью написал он несколько прозаических отрывков о высших предметах знания. Они были напечатаны недавно в Петербурге и пройдены молчанием от журналистики. В них много высокого и глубокого, и вместе искреннего, умилительного.

* * *

Пушкин. Последнее стихотворение его было – перевод великолепной молитвы Ефрема Сирина.

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей;

Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,

Да враг мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпенья и любви

И целомудрия мне в сердце оживи!

* * *

Гоголь. Он в жару своей ревности по Боге впал уже в крайность и, умирая, принес самую тяжелую жертву для человеческого самолюбия.

Хомяков. Этот знаменитый богослов, сочинения которого так высоко ставятся не только православными учеными, но протестантами и католиками, который с такой силой и с таким достоинством указал им их уклонения, – Хомяков, обладавший многосторонним образованием, философ, историк, филолог, оставивший по всем частям следы своего великого ума, был не только человеком верующим, но и строжайшим исполнителем всех постановлений церковных.

Приведу здесь его стихотворение, «Звезды», которое у нас прошло без внимания, которому цену сам и уразумел недавно, и скажу смело, что подобного по высоте, глубине и разительности сравнения, не может представить ни одна европейская литература.

В час полночный, близ потока

Ты взгляни на небеса:

Совершаются далеко

В горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами —

И увидишь, что вдали,

За ближайшими звездами,

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись – и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд:

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в Писанья

Галилейских рыбаков.

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Безконечный свод небесный

С лучезарною красой.

Узришь – звезды мыслей водят

Тайны круг свой вкруг земли,

Вновь вглядись – другие всходят,

Вновь вглядись – и там вдали

Звезды мыслей тьмы за тьмами

Всходят, всходят без числа,

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая тьма.

* * *

Киреевский. «Европеец» высокообразованный, много думавший на своем веку, коротко знакомый со всеми системами, видел в Православии основание всякого успеха, умственного, нравственного, гражданского, и представил блистательные опыты тому доказательств.

* * *

Тютчев. Приведу два стихотворения, в которых мысль о русском народе, о его отличительном свойстве, о его исторической судьбе, соединяются с мыслью о христианстве:

Над этой темной толпой

Не пробужденного народа.

Взойдешь ли ты когда свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?

Блеснет твой луч и оживит,

И сон разгонит и туманы!..

Но старые, гнилые раны,

Рубцы насилий и обид,

Растленье душ и пустота.

Что гложет ум и в сердце ноет…

Кто их излечит, кто прикроет?

Ты, риза чистая Христа…

Эти