— Эх, Исидор Игнатьевич, вашими бы устами да мёд пить! Да ведь и я думал так спервоначалу, да если бы так… в кабалу я попал жестокую!

И стал рассказывать торопливо, взахлёб замершим в изумлении слушателям:

— Это ж как собачонка вреднющая на мне! Все пальцы искусала, злобная! Гуляй с ней я, купай её, проклятущую, опять я, жрёт не как все, а всё по часам, по времени, недужная она, знаете ли! А Виолетта, знаете ли, чем лучше? Одна хрень! По утрам кофей в постель чтоб я, чтоб, значит, показал я своё расположение к её особе. А кто она?! Не поверите, к себе подпускала как по великим праздникам. А что, не мужик я?! Значит, терпи всё и не рыпайся. Да, честно сказать, от её капусты, морковки да спаржей всяких вонючих и желания-то сгинули! Вчерась к вечеру, говорит, что-то подагра какая-то в ней разыгралась, а я, мол, действую на неё возбуждающе, а ей покой, видите ли, надобен. Это ж, — ухмыльнулся Семён Иванович, — она про то, что ночью я на приступ пошёл. Раз так, думаю, пошло оно всё за кудыкины горы! Хватит с меня, думаю, привязал я её Жюлетту, — едва выговорил Семён Иванович, — ремешком к забору и ушёл с прогулки прямо сюда, к тебе, Исидор Игнатьевич. Бери опять на службу, не пожалеешь, не подведу! Ты меня знаешь!

Корф быстро вернулся к столу, достал лист бумаги, положил рядом ручку и поманил Семёна Ивановича:

— Пиши рапорт. Пойду к Загоскину.

Пока Семён Иванович макал перо в чернила и, закусив губу, старательно строчил по бумаге, Корф, заговорщицки подмигнув есаулу, стал в задумчивости измерять кабинет шагами. Евгений Иванович, зная его, понял, что Корф уже в работе. Промокнув написанное, он скрылся за дверью.

— А что, Евгений Иванович, — повернувшись в кресле, задал вопрос Шалыгин, — работа-то есть интересная?

— Есть, — очень убедительно ответил есаул. — И очень интересная!

— Ну да? — заёрзал в кресле Семён Иванович.

Евгений Иванович глянул в глаза, загоревшиеся нетерпением, подумал и промолчал — как бы не сказать лишнее. Знал, сыск — дело деликатное, это тебе не шашкой махать. И улыбнулся невесело.

На стрельбище выехали, как всегда, рано, город ещё спал. Заросшей пожухшей травой, в колдобинах дорогой проехали окраинные дома, миновали лес с поредевшей листвой и, оставив позади глубокий овраг с мелким каменистым бродом тихо журчащего ручья, поднялись наверх огибающей каменные выступы, заезженной, в тележных колеях дорогой. Объезжая Песчаный, тянувшийся домами слева, повернули в степь. Подул морской свежестью колючий ветерок. Казаки оживились, зевая и потягиваясь. К Евгению Ивановичу подъехал Фрол.

— Вот там, — показал рукой, — где выселки, чуток в стороне — это лесопильня, а как бы через дорогу, где дома, самый большой — её хозяин живёт.

Есаул всмотрелся, прищурясь. Строение поплоше — это лесопилка. Рядом небольшие штабели досок, под навесом, два-три больших дерева и уложенные аккуратно, в ряд, брёвна, возле которых, задрав головы кверху, суетились две большие собаки. Лая не было слышно: ветер уносил его в сторону.

— Это что, родственники Малыша?

— Они самые! — засмеялся Фрол. — Должно быть, папа с мамой.

— Фрол, а где вход вниз, в пещеры?

— А вот там, справа, это уже конец села. Дальше — глубокий обрыв, там он и есть. Он далеко влево уходит. Мы же там тогда и нашли второй вход, ваше благородие.

— Ясно, ясно, Фрол Иванович. А в тайнике? Всё на месте?

— Не извольте беспокоиться, Евгений Иванович, наши пластуны там и «паутины наплели», и «пыльцы подсыпали», а если што-то на лесопильне или чужой кто заявится, там в батраках дружок сынка Ядвиги, он сразу и сообщит. Пока там всё тихо.

— Ну и славно, Фрол Иванович.

Отстрелялись, как всегда, с ходу, с седла. Другого есаул не признавал. Он восхитил стрельбой, привёл в восторг самых бывалых своих казаков и на этот раз. В рубке лозы отличился Иван Заглобин. На своём верном вороном он вихрем промчался в коридоре торчащих ветвей, устилая слева и справа землю косо срубленными стволами. Не уступил ему и есаул. Сняв бекешу, завернув рукав, крутнув клинком «мельницу», он молнией промчался следом, срубая ещё ниже торчащие обрубки.

— Да, — не сдержался Фрол, — с таким хоть к чёрту на рога! Ведь верно, ребята?

— Это, конешно, так! — поддержали казаки.

Возвращались домой берегом моря. Доехав до лесопилки, Зорич показал Фролу — к морю. И сотня между двух холмов, заросших густым кустарником, огибая дюны, повернула в сторону города, вправо, по утрамбованному водой сырому песку. Сплошной стеной тянулся, отгораживая море, высокий тростник. Мелководье, понял есаул. Интересно, как далеко от берега начнутся глубины. Вспомнив разговор с Дианой, подумал: «Хоть сейчас и период штормов, но они, конечно, ребята отчаянные, могут и решиться, ведь и таможенной страже в это время нелегко, а места здесь скрытные». Ветер меж тем усилился, гнал с моря вглубь материка одну за другой тяжёлые тучи, и солнце пряталось в них надолго. Кружась над головой, надрывно кричали, борясь с ветром, белые чайки. Пробираясь между дюнами, выбрались наконец на твёрдый берег. Здесь, показалось, задуло ещё сильнее. Спрятал их через полчаса от надоевшего ветра густой лес.

— А что же ты, Фрол Иванович, заскучал? — засмеялся есаул. — Борщ горячий вспомнился со стопочкой, а?

— Да, не прочь бы! — вытирая нос, согласился Фрол.

Казаки засмеялись дружно, а Евгений Иванович, покачиваясь в седле, думал о том, что надо встретиться с капитаном «Элизабет». «Надо узнать, обращался ли к нему Домницкий. Мур — опытный лис, так просто он не проговорится. Надо будет продумать всё детально. Но, думаю, надо его просто припугнуть, объяснить последствия его согласия на контрабандный товар Домницкого. Корф бы, конечно, лучше сработал, но придётся обойтись без его помощи».

Евгений Иванович раскрыл на столе вчерашнюю газету и не первый раз уже с удовлетворением прочёл извинение редакции по поводу статьи об участии некоей знатной дамы в убийстве золотопромышленника господина N. Интересно, подумал Зорич, вчитываясь, Диана предприняла какие-то шаги или таинственные «те» поняли, что фокус не удался? Как бы то ни было,