Шрифт:
Закладка:
Барабанщик, охотники и казаки получили георгиевские кресты, унтер-офицер был произведен в офицеры, а Ерофеев получил Владимира 4-й степени с бантом и следующий чин.
После дознались, что хивинский хан, проведав о постройке укреплений и выступлении русских, вырядил более 2 тыс. испытанных и надежных всадников из туркменского племени иомудов, на самых лучших лошадях, с наказом — ехать быстро, нигде не останавливаться, взять оба укрепления, причем отрезать у защитников головы и переслать их в Хиву; после того спешить на встречу отряда, идти по его пятам, тревожить днем и ночью, наконец, во время бурана истребить всех до единого. Начальствовать над этим отрядом вызвался сам Куш-беги, военный министр. Он похвалялся; что доставит русских живьем. После схватки с Ерофеевым Куш-беги едва унес ноги; из 2 тыс. всадников вернулось в Хиву лишь 700, остальные или замерзли, или перемерли от голода.
Отпраздновав на Эмбе Водосвятие, отряд генерала Перовского двинулся дальше, вглубь снежной пустыни. Для облегчения верблюдов впереди шла конница, протаптывая путь; в глубоких местах она возвращалась по нескольку раз; случалось расчищать путь даже лопатами. Несмотря на это, обессиленные верблюды беспрестанно падали, задерживая ход колонны. Перевьючка изнуряла людей больше, чем самый поход: приходилось работать, утопая в снегу чуть не по пояс. Упавшие верблюды редко поднимались; их обходили, вытаптывая солдатской грудью новые дорожки. Местами попадался такой твердый снег, что выдерживал тяжелые пушки, не проваливался под тяжестью верблюдов, а местами вся колонна погружалась и месила ногами какую-то рыхлую кашу. Бывали дни, когда отряд успевал сделать не более четырех верст. Весь пройденный путь стал обозначаться покинутыми верблюдами и павшими лошадьми, брошенными тюками, повозками, санями. Вслед за отрядом подвигались стаи голодных волков, чувствуя, что на каждом шагу их ожидает богатая добыча…
В конце января колонны собрались возле укрепления Ак-Булак на урочище «Чушка-куль» (свиное озеро). Маленькое, занесенное снегом укрепление, с темными сырыми землянками, в которых лежали больные солдаты здешнего гарнизона, глядело неприветливо, мало подавая надежды на отдых. Кругом него расстилались солончаки, покрытые жесткой травой, которую верблюды едят только в голодуху; лишь по оврагам речки Чегана росли местами камыши да тальник; вода в укреплении — скверная, вонючая. Там, к стороне Хивы, темнел поясок угрюмых скал, лишенных снега: то виднелась окраина Усть-Урта. Сколько туда ни глядели в подзорные трубы, не покажется ли хивинский всадник? — нет, ничего не видели: дичь и безлюдье кругом. Голодные степные волки поднимали по ночам ужаснейший вой, они раскапывали свежие могилы, поедая покойников. Нужда в топливе была так велика, что в отряде ничего не могли уберечь: пропадали лопаты, веревки, колья, циновки — все, что могло еще гореть. Перовский страдал больше всех и за всех; кроме невыносимых душевных мук, у него открылись старые раны. Еще на Эмбе прошел слух, что генерал морит себя голодом, отказывается от пищи; он затосковал, осунулся, перестал выходить из кибитки. Его спас русский солдат. Однажды, проходя поздно вечером между джуламейками, Перовский услышал разговор, причем было названо его имя. Говорил старый унтер-офицер: «Все это не беда, братцы, морозы стали легче, буранов вовсе нет… Кашица горячая есть… А вот плохо: сам-то он, орел наш черноокий, захирел. Вот это, други, так беда!
— Мы вчера узнавали потихоньку, — отвечал другой голос, — от пищи, сказывают, отстал: не ест, не пьет, никого до себя не допущает.
— Да, вот это беда! — сказал унтер-офицер упавшим голосом: когда сам помрет, тогда пропали и наши головушки…»
Генерал перекрестился; бодрый, веселый прошел в свою кибитку, и с той поры все пошло своим чередом, толки прекратились. Так рассказывали ветераны хивинского похода.
За восемь дней пребывания в укреплении Перовский убедился, что пробиваться дальше было бы безумием, сегодня как вчера, завтра надо ждать того же. Морозы все крепчали да крепчали. До утра горели на небе столбы радужных цветов, или же по бокам настоящего солнца сияло два других, почти таким же багряным, зловещим блеском. Такой лютой зимы не запомнят старожилы Киргизской степи. В хивинском оазисе померзли тогда все виноградники, погибли молодые животные.
До жилых мест Хивы оставалось еще 800 верст, а половина верблюдов уже погибла; остальные были изнурены до крайности. Прошло два месяца, как в отряде не снимали одежи, не мыли белья; больных с каждым днем все прибывало; заболевшие простудой почти всегда умирали, потому что никакое лечение невозможно в такую стужу. К довершению беды в отряд пришла печальная весть о гибели транспорта с продовольствием, который шел из Александровского укрепления на 600 верблюдах. Киргизы, по наущению хивинцев, связали начальника, корнета Айтова, и повезли его в Хиву, а верблюдов отогнали в аулы.
Тогда Перовский приказал поразведать пути в Хиву и, узнавши, что впереди то же самое, снегу на Усть-Урте еще больше, чем здесь, а подъемы очень круты, отдал следующий приказ: «Товарищи! Скоро три месяца, как выступили мы по повелению государя императора в поход с упованием на Бога и с твердой решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца сряду боролись мы с неимоверными трудностями… Нам не было даже отрады встретить неприятеля… Невзирая на все труды, вы свежи и бодры, лошади сыты, запасы обильны, одно только нам изменило: значительная часть верблюдов уже
