В помещении со сводчатыми потолками не было ни одного угла — всюду плавные закругления, вытесанные в камне старательными руками, ниши да круглые отверстия разной величины. Как только Ри ступил на холодный каменный пол, пожилая женщина в лохмотьях, низко поклонившись, пододвинула стул. Пока Ри еще балансировал на одной ноге, легко подтолкнула юношу к стулу, чтобы у того не было возможности отказаться. Не успел он опомниться, как женщина, пододвинув чашу с водой, принялась стягивать кожаные сапоги. Ри запротестовал, но старик, наблюдавший снаружи в окно, нахмурился и, предупредительно подняв палец вверх, строго выдал: «Гостям положено омывать ноги. Традиция».

Гаро тоже влезла и, услышав эти слова, уже не удивлялась и не шарахалась от настойчивой служанки, которая, не разгибаясь, уже мыла ноги Ри.

Как же ему было в этот момент стыдно — от ног воняло так, что Гаро кашлянула и сморщилась. Раньше, когда он жил в Энфисе, это его не волновало. Чтобы отвлечься от чувства стыда, Ри подумал о странности: у старейшины есть прислуга? Не похоже на аскетичные цнойские устои. Но согнать краску с лица не получалось.

Тем временем женщина закончила омывать ноги Гаро, выплеснула в окно воду и распрямилась, уперев кулачки в поясницу. Покряхтела, зевнула, почесала у носа с дыркой и вложенным в нее крохотным свертком, внимательно рассмотрела гостей. Особенно Ри. От чрезмерного внимания он смутился еще больше.

Невозможно было определить хотя бы примерный возраст служанки. Волосы у нее заправлены в синий платок, туго затянутый сзади. Лицо вроде бы молодое, но глаза умные, цепкие. И почему сначала Ри решил, что это старуха? Он завороженно следил за тем, как в зависимости от освещения, когда женщина стала задумчиво и вальяжно прохаживаться по комнате, разминая руки, менялось выражение ее лица. Нет, даже не выражение, а возраст! Лицо то покрывалось усталостью и россыпью морщин, то разглаживалось и прояснялось. Одежда на ней, тоже казавшаяся поначалу старым, серым тряпьем, оборачивалась разноцветными полосами длиннополого платья, каждая полоса которого аккуратно занимала свое место.

И тут до Ри дошло: она и не служанка вовсе, а сама старейшина! Уж больно по-хозяйски преобразилась.

— Хранительница знаний Лейтаска, она же старейшина, — представил негромко проводник и, не добавив больше ни слова, удалился.

— Ого! — прихлопнула по коленям Гаро, сидя на своем стуле. — А я-то подумала, что вы прислуживаете старейшине…

— Я служу сущим. — Голос хранительницы был нежным и спокойным, как колыбельная песня.

— Так значит, вы знаете все? — с волнением спросил Ри. И волновало его не только возможность узнать ответы, но и сомнение в выборе: наматывать ли обратно портянку и обувать сапоги или пока остаться босиком.

— Я знаю только то, что мне нужно в конкретный момент времени, — поправила старейшина, снисходительно улыбнувшись.

Лейтаска подошла к Ри. Присела на корточки возле и, положив руки на его колени, посмотрела прямо в глаза. Ри напрягся.

— Например, я знаю, что тебе внушили, будто ты щенок и должен выполнять волю хозяина.

— Что? — растерялся Ри и почувствовал себя крайне беззащитным. — О чем вы?

— Я помогу тебе. Уберу путы. Освобожу. Ты вернешься на прежний путь. К прежнему выбору. Так и будет.

Она протянула руки к голове Ри, а в следующий миг он вздрогнул от пронизавшей тело волны дрожи и увидел старейшину уже стоящей у окна и беззаботно выглядывающей наружу. Гаро вытаращилась и ошарашенно переводила взгляд с Ри на хранительницу и обратно.

— Ему нужно время, чтобы прийти в себя, — пояснила Лейтаска. — Сейчас у нас синтоны. Можете послушать, но тихо. Не мешайте.

Ри беспомощно хлопал глазами, не понимая своих ощущений: его будто ограбили, но при этом он ничего не лишился, а напротив — даже приобрел утерянное ранее. А еще он впервые поймал себя на мысли, что не хочет вести Гаро к эклиотикам. И от этого он чувствовал прилив удовлетворения.

Ныряльщица тряхнула головой, словно хотела сбросить морок, приподнялась со стула и хотела что-то возразить, но хранительница резко добавила:

— Ответы после.

И девушка села обратно.

А Ри вслушивался в себя и обнаруживал перемены. Это поражало. Удивляло. И радовало. Даже осчастливливало. Ри расплылся в блаженной улыбке.

В помещение через окно влез лысый, мордастый мужичок, недоверчиво взглянул на чужаков и шепотом обратился к старейшине. Ри, в легком недоумении и прострации, краем глаза наблюдал за тем, как хранительница и вошедший, переговорив, расположились на специальных выступах по обе стороны от окна. Он был благоговейно поглощен созерцанием изменений во внутреннем мире. Ему стало легче дышать, а пьянящее чувство свободы туманило взор и приятно обволакивало ноги.

Оказалось, что синтоны — это пение на странном языке, пение двоих, один из которых брал высокую ноту, а другой подхватывал бархатистым басом. Их голоса, такие разные, сливаясь воедино, разлетались по ущелью, отражались от скал и стократно усиливались, обрастая более сочным звучанием. Словно два ручья, они образовывали реку.

Гаро слушала, приоткрыв рот. У Ри мурашки пробежали по телу. Песня завораживала, уносила прочь. Ри почему-то хотелось упасть и плакать, будто он обнаружил, что лишился огромной части жизни, будто все утраты навалились разом. Вот он бродил потерянными лесными тропами, обдирая кожу в кровь, склонив голову, и вдруг вырвался, вдохнул свежего воздуха, а сердце наполнил свежестью сладкой боли.

Когда песня оборвалась, голоса еще какое-то время парили в ущелье, а жители этого странного селения в скалах, высунувшись из окон, провожали их, замерев в почтительном молчании. Даже дети не шалили. Лишь журчание воды нарушало повисшую густоту тишины.

Мужчина поклонился хранительнице, потом гостям и вылез наружу. Ри встрепенулся, очнувшись от наваждения, вызванного песней.

— Хотите узнать, о чем этот синтон? — спросила Лейтаска, и, не дожидаясь согласия, продолжила. — О выборе.

Однажды пятеро друзей заблудились в лесу. Один из них сказал: я вернусь назад по той дорожке, что мы протоптали и обязательно выберусь. Второй решил пойти налево, как подсказывало ему сердце. Третий направо, сославшись на то, что правая сторона самая верная, так как сходна со словом «правда». Четвертый же пошел вперед, убежденный, что лес непременно закончится.

Пятый же друг сказал: вы все ошибаетесь, залез на дерево и увидел с высоты самый короткий путь, увидел он и то, что его друзья пошли не в том направлении. Он считал себя самым умным и находчивым. Он нашел самый короткий путь к выбранной цели и учил этому других. Но он ошибся в главном.

Тот, что пошел налево, попал в самую гущу леса, он долго блуждал, голодал и отбивался от диких зверей, а когда выбрался, то так рассказывал о своих приключениях, что люди заслушивались. Он стал странствующим артистом и ходил по Тэи с выступлениями.

Тот, что пошел налево, набрел на шайку разбойников. Те как раз остались без главаря и приняли его к себе. Ему пришлось воровать и убивать вместе с ними, но постепенно он начал взывать к остаткам человечности и вернул бандитов на праведный путь. Он стал странствующим судьей. Люди исполняли приговоры судьи и не смели ему лгать.