Шрифт:
Закладка:
Она со значением добавила:
- Кажется, во Францию спустя десять лет хаоса возвращается порядок. Бонапарт прощает эмигрантов и берет дворян на службу.
- На службу, - повторила я растерянно. - Только все ли согласятся служить?
- Пьер Анж согласится, - улыбнулась графиня. - Что касается герцога дю Шатлэ, то он, без сомнения, фигура более значительная, и тут разговор, наверное, будет особый. Я бы желала ему удачной службы в Париже.
Все это казалось мне довольно странным. В общем, она была права, но кое-что вызывало сомнения. С каких это пор женщина склонна бескорыстно превозносить достоинства другой женщины и добровольно ставить себя ниже подруги? Принижать своего супруга и открыто восхищаться чужим? Может, это идет от особой искренности и близкой дружбы? И я уже стала видеть фальшь там, где ее и в помине нет? Несколько сбитая с толку, я поблагодарила Констанс за совет, но про себя отметила, что в Париже все-таки не задержусь. Я вернусь в Бретань, как только улажу дела, то есть без промедления.
И, едва судьба Александра будет устроена, я найду Реми Кристофу менее ревностную кормилицу.
Это было главным выводом, который я сделала из нынешнего разговора. Мне казалось, что Констанс слишком заигрывается, воображая себя чуть ли не матерью моего мальчика. Может, и мой отъезд ей в этом смысле на руку? Нет, не стоит допускать, чтобы игра затянулась. Мне с тревогой вспомнилось время, когда родились близняшки. Некая Николь, сестра Доминика Порри, помнится, помогала их выкормить. Она так заглядывалась на моих дочерей, что я решила поскорее сбежать от греха подальше - уж слишком горячую любовь она на них обрушивала. Любовь, в которой для меня не оставалось места.
Констанс, конечно, счастливее Николь и уже имеет дочь Александрину и сына Марка, но ее долгие годы преследовали такие неудачи с детьми, что трудно сказать, какие чувства в ней бушуют под маской любезности и дружеской услужливости. Да мне это и не важно, мне важен мой сын. Реми пока еще слишком мал, но в начале лета он уже вполне сможет обойтись без кормилицы. Я заберу его, где бы я ни была, - в Париже, Бретани или где угодно еще.
Я прижала к груди спящего сынишку, осыпала градом поцелуев его теплое тельце. Волна безумной любви поднялась во мне вперемешку со слезами. Как жестока судьба, которая разлучает меня с малышом! Будь прокляты все республиканцы на свете за то, что не дают мне жить обычной семейной жизнью и быть матерью!
Я сжала Реми, возможно, слишком сильно, и он проснулся. Но не заплакал, не возмутился. Взгляд его сонных глазок уже спустя миг стал вполне осмысленным, теплым и доверчивым.
«Я буду ждать тебя, мама! - будто говорили мне эти огромные детские глаза. - Возвращайся за мной!»
- Непременно, - прошептала я ему на ухо, давясь слезами. - Я вернусь, мой ангел. Сразу, как только смогу!
Он чуть кивнул. Как будто понимал меня.
Как будто давать согласие ждать…
Ощущение тепла его головки у своей щеки я запомнила навсегда.
8
Старая герцогиня де Сен-Мегрен тоже поддержала меня в намерении поехать вслед за мужем. Когда за ужином я объявила ей об этом, она воздела костлявые руки в патетическом жесте, будто готова была мне аплодировать.
- Пресвятая Дева! Наконец-то вы начинаете вести себя, как подобает жене.
Александр был спасен, и для его спасения не потребовались сокровища Анны Элоизы, поэтому она давно уже вернулась к тому пренебрежительном тону, который всегда использовала в разговорах со мной. Подробностей спасения внука она не знала, и поэтому больших заслуг в этом деле мне не приписывала. Ей казалось, герцога дю Шатлэ спас исключительно генерал Дебелль, и то только потому, что корсиканский прохвост Бонапарт на расстоянии оценил таланты ее внука и не мог без них обойтись. Поэтому в благодарностях мне она, разумеется, не рассыпалась.
- Вы говорили, конечно, с Брюном, и мне об этом известно, - качала головой Анна Элоиза. - Но особого успеха, насколько понимаю, не добились. Впрочем, само участие делает вам честь и снимает с вас некоторую долю вины за грязные поступки в прошлом.
- Так вы воспринимаете мое путешествие в Париж как путь искупления? - спросила я несколько натянутым тоном.
- Почему бы и нет? - Она звякнула чашкой. - Если, конечно, вы едете туда приглядывать за супругом, а не развлекаться.
Не отвечая, я молча пила кофе. Был ли смысл посвящать старуху во все мелочи? Моей тайной переписки с Талейраном она все равно бы не поняла. Для нее он был ренегат, изменник. Да и куда ей, родившейся в эпоху Регентства, понять все тонкости нынешней эпохи… Она слишком стара. Но, с другой стороны, разве с возрастом не приобретается опыт? Мне как раз нужен был совет опытного, мудрого человека - не насчет того, стоит ли ехать в Париж вообще, а о том, к чему склонять Александра.
- Вы же понимаете, мадам, - сказала я с довольно унылым выражением лица, - что вашего внука позвали в столицу не для того, чтоб осыпать розами за подвиги во имя короля. Александра туда повезли, чтобы заставить служить Бонапарту!
Анна Элоиза презрительно пожала плечами.
- Вы не открыли мне тайну. Корсиканец - выскочка. И он всегда будет чувствовать, что под ним пустота. У его власти нет традиций. Совсем не удивительно, что он жаждет дружбы таких вельмож, как Александр. - Она хмыкнула. - На всех этих бандитов титулы и громкие имена действуют ослепляюще.
- Положим, это так. Но как Александру отвечать на эти восторги?
Помолчав, я осторожно добавила, опасаясь, что мои слова вызовут бурю:
- Хотели бы вы, чтоб он стал служить новой власти?
Старуха грохнула своей тростью.
- Силы небесные! Александр - кавалер ордена святого Людовика!
Её явно охватил гнев, и я решила не продолжать, расценив ее ответ как выражение крайнего отрицания. Собственно, можно было и не спрашивать, настроения Анны Элоизы мне были и без того известны… Несколько погрустнев, я собиралась уже было удалиться. Анна Элоиза остановила меня едва заметным жестом. Снова опустившись на свое место, я с удивлением заметила, что ее выцветшие глаза хитро поблескивают. Может, старуха пьяна? Впрочем, нет, она вроде бы
