- Сядьте, сударыня. Я кое-что вам растолкую.

Некоторое время я терпеливо ожидала, пока она доест остатки куриной котлеты и даст знак служанке убрать тарелку. Когда трапеза была закончена, приборы унесены и губы промокнуты салфеткой, старая герцогиня торжественно спросила меня, знаю ли я о существовании знаменитого шуанского девиза - «За Бога и короля!»?

- Без сомнения, знаю, - сказала я настороженно.

- О! И что же он означает, по-вашему?

- Мадам, я не ученица. Не стоит устраивать мне проверки.

- А кое-чему вам вовсе не грех было бы поучиться, Сюзанна! Может, тогда бы вы поняли, почему Александр все-таки поехал в Париж, а не отверг предложения республиканцев сходу.

- Он должен был воспользоваться этой зацепкой, чтобы избежать расстрела! - воскликнула я.

- Ха! Плохо же вы знаете своего мужа. - Герцогиня смотрела на меня торжествующе, презрительно оттопырив губу. - Впрочем, я не удивлена. Если бы не дети, которых вы исправно рожаете, вы вообще как жена не имели бы никакой ценности…

Не скрывая пренебрежения, она поведала мне, что Александр - человек чести, и никакая угроза смерти не заставила бы его пойти на позорные переговоры, если бы… словом, если бы у него не было надежды таким образом содействовать восстановлению монархии во Франции. Роялизм для ее внука - прежде всего. Присяга, дескать, для него свята. Если он и поехал в Париж к Бонапарту, то только потому, что чувствует в себе силы переубедить первого консула и превратить его в сторонника Бурбонов.

И если ему удастся этого добиться, то шуанская цель - защитить Бога и короля - будет достигнута в полной мере. По мере того, как она говорила, мне хотелось открыть рот от изумления. Кажется, большей чепухи я отродясь не слышала. Переубедить Бонапарта? Генерала, который, едва став властелином, поселился в королевском дворце? Первого консула, который держит в своих руках жизни Александра и Кадудаля? Только нравоучений он и ждет, как бы не так! И только его перевоспитанием разгромленные шуаны и должны заниматься, забыв о собственном плачевном положении!

Я испустила шумный вздох, стараясь сдержаться и напоминая себе, что имею дело со старым человеком. Мне удалось подавить в себе откровенные насмешки и возражения, и я лишь спросила, не слишком скрывая иронию:

- И что же, если для достижения этой цели надо будет стать синим генералом, вы дадите на это Александру благословение?

- Не сомневайтесь! - отчеканила она свирепо. - На восстановление монархии могут потребоваться годы. Но чем больше роялистов будет в окружении этого корсиканского отродья, тем скорее он поймет, что Бог дал ему силу только для одного дела - возвращения законного короля на престол.

Я поднялась, полагая, что тут уж обсуждать нечего. Возможно, подобные аргументы я и сама могла бы использовать в разговоре с Александром, если бы была одержима желанием во что бы то ни стало влиться в новый парижский свет. Но я не чувствовала такой одержимости. Мне хотелось, в сущности, одного: чтобы мой муж сделал выбор сам, без давления и угроз, принимая во внимание и свои убеждения, и интересы своей семьи. Служить Бонапарту, лелея желание его переделать, - это, конечно, апогей наивности. Или лицемерия…

- Я передам Александру ваши слова, мадам, - сказала я. - Передам в точности. Возможно, он к ним прислушается.

- Прислушается? - Анна Элоиза сделала небрежный жест, будто отпускала меня, и сама поднялась. - Да будет вам известно, он мыслил ровно так, как я вам говорю. Так что можете даже ничего ему не передавать.

- А если…

- Что?

- Если ему уже сейчас станет ясно, что корсиканца не убедить?

Медленно обернувшись, старая герцогиня вперила в меня гневный взгляд.

- Тогда он откажется от всяких отношений с ним! Святой Боже, неужели даже это для ваших мозгов не очевидно?!

«Но ведь Александра в случае отказа могут расстрелять!» - хотела напомнить я. Но смолчала. В понимании старухи все было так понятно и прозрачно. Воистину, я со своими вечными метаниями не способна была ее понять, и версия, которую она выдвинула - дескать, герцог дю Шатлэ отправился в Париж лишь в рамках миссии «За Бога и короля» - на мой взгляд, не выдерживала никакой критики.

Потому что не знаю как Богу, но королю уж точно ничего в бонапартистской Франции не светило. Для меня именно это было очевидностью, не нуждающейся в доказательствах.

Но по мере того, как я лежала в постели без сна, обдумывая сказанное старой герцогиней, волнение все больше охватывало меня. Анна Элоиза вообще обладала некоторым даром нагонять на меня панику. Неужели такое может быть? Ну, чтобы Александр и Кадудаль действительно поехали в Париж, имея в виду лишь подобную рискованную миссию - переубедить Бонапарта? Как же это будет выглядеть?

Моя переписка с Талейраном была составлена в таком ключе, что нынешняя власть вправе была предполагать: если герцог дю Шатлэ прибудет в Париж, он будет готов выслушать предложения первого консула и, возможно, принять их. Именно для этого ему был послан пропуск и обязательство сохранить ему жизнь и свободу. И что же? Александр, войдя к Бонапарту, примется не слушать последнего, а высказывать свои пожелания? Настаивать на своем? Убеждать правителя Франции в том, что власть следует передать Бурбонам?

Я не знала первого консула лично, видела его лишь мельком - несколько раз в 1798 году на приемах, но у меня сложилось впечатление, что это человек, не отличающийся великодушием и мягкостью. Он был угрюм, настойчив, неловок… Как резко на рауте у Талейрана он оборвал мадам де Сталь, когда та попыталась было задавать ему нескромные вопросы! Кроме того, ему явно не чужды решительность и вспыльчивость. Что же он почувствует, если переговоры с роялистами приобретут такой обескураживающий для него поворот? Он сочтет себя по меньшей мере одураченным. И как поступит? Судьба расстрелянного графа де Фротте не оставляла сомнений по этому поводу.

Я даже вскинулась вся на постели, объятая страхом. Ни о каком сне и речи не было. Проклиная старуху на чем свет стоит (ведь она могла и ошибаться, не правда ли?), я тем не менее не в силах была больше оставаться в неведении. Была ночь на 15 марта. Я чувствовала себя вполне оправившейся после родов и не желала больше мучиться неизвестностью. Александр уехал 10 дней назад и уже давно прибыл в Париж. Первый консул явно не стал бы терзать роялистов