Шрифт:
Закладка:
Поздней осенью она наконец продает дом. Пара из города, по горло сыты Уолл-Стрит[109]. Их дочь – наездница. Жена буквально влюбилась в эту землю, муж – ну, скажем так, не против: это второй брак, он хочет, чтобы она была счастлива, хоть и предпочел бы Хэмптонс[110].
Она не говорит им об убийстве. Она знает, что за такое на нее могут и в суд подать, если выяснят, но ей все равно.
Как-то за чаем у отца Гири в трапезной она признается в этом. Он лишь слушает, не комментируя, и она представляет, что в глубине души он доволен. В любом случае он явно не осуждает ее. Она думает, как же он переносит целибат? Хочется спросить, но, конечно же, нельзя. Она бы хотела спросить, зачем это вообще требуют от людей в сутане. Она тоже живет в безбрачии, но по другим, куда более жалким причинам.
Невозможно привыкнуть жить одной. Это факт. Это стало ею – женщиной, которую то и дело можно увидеть идущей в одиночестве по дороге или через лес. Ее знают именно как одиночку – и, возможно, даже восхищаются ею за это.
– А теперь давайте поговорим о важном, – говорит отец Гири, наливая еще чаю. – Расскажите мне об Элис.
Трэвис уже год как ушел, когда однажды зимней ночью она проснулась от звука машины, пугающего громыхания стереосистемы.
Она лежала в темноте, напряженно вслушиваясь, потом услышала безошибочно узнаваемые шаги. Те же ноги, что ходили в церковь в туфельках, а еще на дни рождения с другими ребятишками из школы Св. Антония. Потом – стук в дверь. Она собралась с силами, надела халат и, дрожа, спустилась по лестнице. Выглянула в окно и увидела желтые пряди волос дочери. Без пальто, короткие рукава, Элис дрожала на пороге, тощая, маленькая, как ребенок – даже в двадцать шесть лет, и подпрыгивала так, как делала раньше, когда ей было нужно в туалет. Было нетрудно понять, что она на веществах. Недавно прошел снег, и весь мир сиял под луной.
Мэри открыла дверь.
– Кто там в машине?
– Просто друг.
– Что тебе нужно?
– Можно войти? – Лицо ее будто поломалось, лицо ребенка, который ездил верхом, писал словарные диктанты и мечтал.
Мэри впустила ее.
– А он?
– Он подождет.
– Кто он?
– Ничего особенного.
Она стояла и дрожала, и Мэри заметила, какая она маленькая и бледная.
– Где твое пальто?
Элис мотнула головой в сторону машины.
– Есть будешь?
– Хочу писать.
Она метнулась в туалетную комнату, и Мэри просто ждала и тоже дрожала, ей хотелось плакать. Она боялась, что все это лишь сон, когда просыпаешься в ужасе.
Босые ноги замерзли. Она натянула пару старых носков и стояла в банном халате, слыша ритм музыки из машины. Она подошла к окну и выглянула. Это была большая машина, седан, и там горел огонек сигареты, а выхлопы пачкали снег.
Мэри сообразила – Элис ведь не знает, что Трэвис ушел от нее, что она в доме одна. Она постучала в дверь туалета.
– Ты там в порядке?
Нет ответа.
«У матери всегда есть право ворваться к ребенку, – подумала она, – особенно когда ребенок совсем взрослый и накачал себя ядом», – и она открыла дверь, готовая увидеть что угодно.
– Милая?
Элис согнулась над унитазом.
– Меня тошнит.
– Да уж заметила.
– Просто оставь меня. Все будет нормально.
– А что он?
– Избавься от него. – Элис подняла глаза, стоя на коленях, в глазах ее стояли слезы. – Сможешь сделать это для меня?
Мэри присмотрелась к дочери и увидела груз прожитых лет.
– Попробую.
– Позови папу.
– Его тут нет.
Элис помотала головой, не в силах говорить, и махнула рукой.
Мэри поднялась в спальню и достала из шкафа обувную коробку, в которой хранила небольшой пистолет. Трэвис подарил ей его на сорокалетие, и с тех пор она не вынимала его. Он был заряжен.
Она спустилась, надела сапоги, чувствуя, как ярость колотится в груди и поднимается горлом. Она надела пальто и шляпу, открыла дверь, спустилась по выложенной кирпичом дорожке, постучала в водительское окно затянутой в перчатку рукой. Окна запотели, будто в машине были облака.
Окно опустилось, и водитель, чернокожий мужчина за сорок, высунулся посмотреть, кто там.
– Можете ехать, – сказала Мэри. – Элис остается дома.
– Да?
– Да. Уезжайте.
Мужчина хмыкнул. Он заглушил мотор и вышел. Выпрямился с показной бравадой, напоминая медведей, которые иногда гоняли мусорные баки у нее во дворе.
– Она больна.
– А, ну да, конечно, больна.
– Мой муж, – выпалила она, – коп.
Мужчина так и стоял.
– Знаете что? Забирайте ее. Ничегошеньки она не стоит.
Мэри покачала головой.
– Она на наркотиках?
– Нет, ее просто прет.
Он сел обратно в машину и включил радио так громко, что она чувствовала, как звук пульсирует в ногах, спине, кончиках пальцев. Он ждал довольно долго, минут пять-шесть, две полных песни, потом наконец уехал.
Осознавая, что в кармане лежит пистолет, она смотрела, как машина уползает по дороге и медленно сворачивает на шоссе, потом исчезает в ночи.
Мэри подождала немного. Ей почти не хотелось идти в дом – боялась не справиться. Но она заставила себя, поднялась на крыльцо и открыла дверь, чувствуя запах картошки. Которую запекла на ужин – и ее жизнь, глупую маленькую жизнь. Дверь туалета была распахнута, свет выключен. Немного боясь, она прошла на кухню.
Дочь сидела на кухне и ела хлопья из миски.
– В общем, такие дела, – сказала она, – я беременна.
– Где ты была все эти годы?
– Да везде. Нью-Джерси. Ньюарк.
– А почему не звонила мне?
Элис вздохнула и оттолкнула миску.
– Не знаю. Думала, ты повесишь трубку.
– Это неправда, и ты это знаешь.
– Знаю, я все просрала. – Элис нежно посмотрела на нее. – Я не могу терять все это.
Мэри сглотнула.
– Слушай, твой отец ушел. Оставил меня. У меня почти ничего нет.
– Что случилось?
– Я не хочу об этом говорить.
Элис кивнула и посмотрела на свои руки.
– Ненадолго, ладно?
– Думаю, тебе надо поспать.
Она кивнула.
– Ты на веществах?
Она помотала головой.
– Долго?
Она не отвечает.
– Пожалуйста, – говорит
