– Они были вроде довольно дружелюбны. – Джун пьет чай и беззвучно ставит чашку на блюдце. – Эта девочка, она всегда была так красиво одета. Мне ее ужасно жаль, а вам?

– О да.

– Еще чаю, Трэвис?

– Нет, спасибо.

– Однажды она заглянула к нам – ну, жена его. Сказала, что что-то готовит и что ей не хватает сахара, так что не могла бы я одолжить, и я, конечно, пригласила ее войти, а потом, когда я отмеряла сахар, она сказала, что в доме запах, от которого она никак не может избавиться. Я спросила, что за запах, и она сказала, вроде мочи, и она вообще не в состоянии его вывести, так что я посоветовала помыть пол с уксусом, а она заплакала. Я спросила, что стряслось, но она только головой покачала и сказала – ничего, просто день такой. Я сказала – очень понимаю, а потом она взяла сахар и ушла. Тут не знаешь, что и сказать, верно?

Он просит секретаршу позвонить Клэрам в Коннектикут и сказать, что Джорджа вызывают на допрос, но никто не ответил. Он дозванивается до матери Кэтрин, та плачет добрых десять минут, потом ее муж хватает трубку и велит ему дать им спокойно оплакать дочь. Он посылает людей в Коннектикут в надежде проникнуть в дом Клэров, но те возвращаются – дверь захлопнули у них перед носом.

Через две недели расследования адвокат по имени Тодд Хоуэлл связывается с Трэвисом по поводу Джорджа Клэра и выдвигает ряд требований, которые нужно удовлетворить, если они хотят говорить с его клиентом – в частности, что на допросе должен присутствовать лично Хоуэлл. По сути это означает, что на любой вопрос будет дан один и тот же ответ: «Я не помню». Трэвис наводит справки. Хоуэлл – совладелец модной фирмы из Нью-Йорка, известен тем, что отмазал довольно много опасных преступников.

Во время телевизионной пресс-конференции, когда спросили, пошлют ли Джорджу Клэру повестку, чтобы он предстал перед судом присяжных, Перри Роско, начальник местного отдела убийств, объявляет, что у них нет таких планов. В штате Нью-Йорк, объясняет он, это означало бы защиту Клэра от судебного преследования, разве что вдруг он откажется явиться, что маловероятно.

– Мы решили этого не делать, – говорит Роско, потом уточняет: – Мы не готовы предоставить мистеру Клэру защиту в таком случае.

11

Он сказал, что может быть с ней самим собой. Ему не было нужды притворяться. Постоянное притворство давалось ему нелегко. Он откидывался на подушку и курил с отсутствующим меланхоличным выражением лица, рослый, худой, угловатый, ноги раскинуты, пенис опал. В последний раз, когда у них был секс, она немного поплакала и сказала ему, что все кончено, что они не могут так больше продолжать, это разрушает ее, а он лишь покачал головой, улыбнулся и сказал:

– Не знаю, почему ты на этом настаиваешь. Вроде бы тебе нравится то, что между нами.

– На самом деле нет.

– Мне вот так не кажется. Ты просто не хочешь признать.

– Я просто сказала – нет, и это совершенно серьезно.

Она отвернулась, хотела одеться, но он с силой потянул ее назад.

– Когда ты вот так отступаешь, я лишь начинаю сильнее хотеть тебя.

Он прижал ее к кровати, ел ее, словно каннибал, кусал, пожирал.

Он сказал, что она создала чудовище внутри него.

– Это сделала ты, – сказал он. Выставил это все как ее вину.

Его жена пользовалась духами «Шанель № 5», как и подружка ее отца, но Порция была девушка яркая, носила высокие сапоги и короткие юбки и подвязывала шарфом курчавые рыжие волосы. Порция была настоящая жительница Нью-Йорка, а Кэтрин Клэр – провинциалка из северной части штата. «Моя жена скромного происхождения», – так выражался Джордж. Она получала стипендию в колледже, ни много ни мало. Она училась лучше, чем он. «Это не значит – была умнее», – тут же замечал он, но признавал, словно из великодушия, что она могла бы добиться куда большего, если бы не забеременела от него. Всё несколько изменилось, когда мы поженились.

Странно, но Уиллис восхищалась ею за то, что осталась с ним ради ребенка. Ее родители так не поступили. Невозможно не восхищаться человеком, который может принять решение даже ради кого-то другого, в отличие от ее матери, которая в принципе не умела принимать решения и мариновала их до бесконечности, а потом передумывала в последний момент, даже если дело касалось мелочей типа курсов керамики.

Дома, когда родители еще были вместе, отец обычно спал в кабинете, когда работал над делом. Часто посреди ночи она слышала звуки его кассетного магнитофона – отец слушал заявления клиентов и готовил аргументацию. Да, у нее были такие странные сказки на ночь. Голоса дурных людей, часто думала она, усыпляли ее.

Она подметила кое-что в этих заявлениях – как они говорили и что рассказывали. Была тут некоторая закономерность, повторяющиеся фразы, особенная манера говорить.

Отец рассказывал ей, что настоящий социопат в состоянии убедить себя в собственной невиновности. И все, что исходит из его уст, звучит для него как правда, а часто и не только для него. Они диссоциируют себя от события, будто и не были там вовсе. Будто его и не было на самом деле.

«У них это так хорошо получается, что они могут обмануть детектор лжи», – сказал отец.

Хотя подобные результаты все равно не учитываются в их штате, это все равно усложняло уголовное преследование – слабое место в целом верного дела.

Эти люди – такие, как Джордж, – по сути хищники. Их чутье намного острее, чем у остальных. Возможно, потому, что, в отличие от большинства, они знают, что им нужно, и не боятся это признать. Навыки выживания. Так что они могут пойти и сделать это еще раз.

По утрам в Сан-Франциско она ходит в библиотеку следить за ходом дела, узнать, где он, хоть как-то почувствовать себя в безопасности. Она читает статьи на микрофишах, и каждый день появляется что-то новое. Не просто детали расследования, но информация о Джордже и Фрэнни. Они жили с его родителями. Он работал в мебельном магазине отца. Были приведены его слова: Раньше родительство было работой моей жены, теперь это моя обязанность. Этим, думаю, я ей обязан.

Она с горечью думает, интересно, что бы сказала на это Кэтрин – на