минувших дней, и я хотела, чтобы ты понял, почему я не могу жить здесь. Это был старший брат моего мужа, холостяк. Он был всем хорош, и я уверена, что хотел только добра, но он мешал нам во всем. Я была молода и, наверное, упряма. В доме царило постоянное напряжение. Однажды он уехал на целых два месяца. Я никогда не забуду свободу и счастье, царившие в эти месяцы. Весь дом принадлежал нам. Нет, Уильям, я не могу. – Она встала и пошла к двери. Глаза ее были печальны, а лицо – искажено страданием, но вся ее хрупкая фигура выражала решимость. – Джон с Пегги ждут снаружи. Мне пора.

– Но, тетя Ханна, – беспомощно начал Уильям.

Она подняла руку, чтобы остановить его.

– Не убеждай меня, пожалуйста. Я не стану жить здесь. Но я, пожалуй, не буду запирать дом, пока не вернется Билли.

С этим она ушла, и Уильям изумленно наблюдал, стоя в дверях, как Джон помогает ей сесть в автомобиль Билли, который девушка и ее друзья называли Пегги, сокращенно от Пегаса.

Потом Уильям вернулся в дом и упал в ближайшее кресло, не переставая удивляться.

Какой загадочный визит! Тетя Ханна совсем на себя не похожа. Она ни разу не сказала «Святые угодники!», зато сказала многое другое. Честно говоря, он никогда не думал, что когда-то тетя Ханна была молода и была замужем. Хотя, конечно, когда-то это было так. А как она объяснила, почему не может жить тут?! Эта печальная история о чужом человеке в ее доме! Но она же не чужая! Она не назойливый брат мужа…

Уильям вдруг задохнулся и не стал договаривать мысленную фразу. Потом тихо вскрикнул и встал из кресла. Спунки, лежавший у огня, басовито мяукнул и испытующе посмотрел на Уильяма. Долгую минуту Уильям молча смотрел в желтые сонные глаза и наконец сказал четко и грустно:

– Да, Спунки, это так: тетя Ханна не брат мужа Билли, а вот я – именно он. Ты слышал? Я!

– Мр-р! – прокомментировал Спунки и свернулся клубочком.

С тех пор Уильям не находил себе покоя. То он тщеславно твердил себе, что не будет никому мешать, что это его дом и что он был таковым всю его жизнь. Утверждал, что не должен уезжать и не станет уезжать, что Билли и сама этого не захочет. Но перед глазами у него стояла юная невеста давно минувших дней, а в ушах то и дело отдавались слова тети Ханны: «Я никогда не забуду свободу и счастье, царившие в эти месяцы. Весь дом принадлежал нам». Нигде, как бы он ни искал, он не мог найти успокоения. Он очень боялся и поэтому везде видел подтверждения того, что третий человек в доме будет лишним.

Бедный Уильям! Везде он натыкался на это: в случайных словах, в рассказах, даже в песнях, и все это только усугубляло его состояние. Даже древние шутки про тещ ранили его. И когда чаша наконец переполнилась, он вспомнил ответ Мари на его приглашение жить с Сирилом в Страте: «Нет, мне кажется, что молодые люди должны начинать жизнь вдвоем».

Эти дни были очень тяжелы для Уильяма. Как неупокоенный дух, он скитался из комнаты в комнату, трогая то, ощупывая это. Много времени он мог простоять перед картиной или старинной этажеркой из красного дерева, как будто пытаясь запечатлеть в памяти вещи, которые больше не будут принадлежать ему. Или же, как бездомный, он мог несколько часов просидеть на скамейке в городском саду, размышляя.

Все это могло закончиться только одним способом. В середине августа Уильям вызвал к себе Пита.

– Пит, я собираюсь переехать на следующей неделе, – невозмутимо сообщил он, как будто переезд был приятным развлечением, которому он предавался раз в месяц. – Пожалуйста, начни упаковывать эти вещи завтра.

Старый слуга разинул рот.

– Вы собираетесь… что, сэр? – проговорил он.

– Переехать, я же сказал, – Уильям ответил неожиданно резко.

Пит облизнул губы.

– Вы хотите сказать, что продали этот дом сэр? Что мы… больше не будем здесь жить?

– Продал? Разумеется, нет. Я собираюсь переехать, а не ты.

Если бы Пит знал, откуда такая резкость в голосе хозяина, он бы так не расстроился – точнее, расстроился бы по другой причине. Но теперь он смог только прошептать:

– Вы собираетесь отсюда уехать?

– Господи, да! Пит, да что с тобой? Как будто люди никогда не переезжают!

– Нет. По крайней мере не вы, сэр.

Уильям внезапно отвернулся, скрывая лицо. Размышляя, он взял в руки изысканно украшенный чайник, но руки его так дрожали, что он немедленно поставил редкую вещицу обратно. Чайник звякнул о соседний, предательски выдавая волнение Уильяма.

Пит дернулся.

– Мистер Уильям, – прошептал он, – как же вы… Что вы будете делать без… Никто, кроме меня, не умеет заваривать вам чай и не знает, что в кофе вы кладете два куска сахара, вы бы все лето проносили шерстяные носки, если бы я их не убрал. И кто же будет присматривать за всем этим? – спросил он, окидывая взглядом бесконечные шкафы и полки с собранием редкостей.

Его хозяин грустно улыбнулся. Глаза его вспыхнули страстью, сохранившейся с самого детства. Рука, которая только что с дрожью касалась фарфорового чайника, тяжело легла на плечо старика – плечо, которое невольно распрямилось от этого прикосновения.

– Пит, разумеется, ты меня избаловал. Я не найду никого, кто бы мог тебя заменить. Может быть, если я буду слишком долго носить шерстяные носки, ты придешь и найдешь мне новые? – с улыбкой, которая должна была быть насмешливой, Уильям отвернулся и принялся переставлять чайники.

– Мистер Уильям, что же будут делать без вас мистер Бертрам и мисс Билли? – рискнул спросить старик.

И тут послышался звон. На полу лежали только осколки отделанного серебром чайника.

Слуга громко вскрикнул, но его хозяин даже не посмотрел на свое сокровище.

– Ерунда, Пит! – заявил он преувеличенно бодро. – Как ты дожил до своих лет, не понимая, что молодоженам никто не нужен? Как думаешь, мы сможем упаковать чайники сегодня? – добавил он с тревогой. – у нас есть какие-нибудь коробки?

– Я посмотрю, сэр, – с достоинством сказал Пит, но по его лицу было очевидно, что он не думает ни о чайниках, ни о коробках, в которые их можно упаковать.

Глава III

Билли говорит от всего сердца

Мистера и миссис Бертрам Хеншоу ожидали дома к первому сентября.

К тридцать первому августа старый дом на Бекон-стрит, выходящий на Общественный сад, был приведен в идеальный порядок.