квартирной хозяйкой. Обри попытался завязать с девушкой разговор, но «заклинательница змей», как ее звали в квартале, что, впрочем, не вполне соответствовало действительности, – так вот, «заклинательница змей» проявила норов и почти сразу же удалилась, подхватив пуделя и рыжий саквояж.

Увидев удостоверение с грифом тайной полиции, хозяйка сделалась словоохотливой, но Фредди и Ява поселились у нее совсем недавно, так что она почти ничего о них не знала.

– Видите ли, такие люди, – сказала она, – долго на одном и том же месте не задерживаются: они вечно кочуют, через месяц-другой меняют квартиру, потом снова возвращаются, и так по кругу. Эти ведут себя вполне прилично, платят вовремя, работают, – по крайней мере, такое у меня сложилось впечатление. Женщина показывает фокусы со змеями; мужчину же днем никогда не видно, значит он тоже при деле.

Затем она показала дознавателям регистрационную книгу, и Обри сделал из нее выписку.

Вытащив из кармана блокнот, он вслух прочел имя, под которым Жан Марей значился в журнале.

– Альбер Леон Бескар, поденщик, родился…

– Да оставьте вы это! – отмахнулся Лионель. – Фальшивое имя не представляет для нас ни малейшего интереса.

– Что до Явы, то она записана так, ваше сиятельство: Мари Луиза Эрнестина Адриана Арреги.

– Да черт с ней!

– Мой друг из тайной полиции предлагает допросить прислугу «меблирашек» – я сказал, мы посмотрим.

Лионель на несколько мгновений задумался, а затем ответил:

– Посоветуйте ему, напротив, оставить Фредди и Яву в полнейшем покое. Они не должны заподозрить, что за ними наблюдают, иначе сорвется мой план, в который я вас сейчас посвящу. Мы хотим, чтобы Фредди совершил ограбление или кражу со взломом, причем при таких обстоятельствах, которые не оставят у мадемуазель Лаваль ни малейших сомнений в его преступлении. Вы меня понимаете, Обри?

– Как нельзя лучше, ваше сиятельство, – хмыкнул привратник, и его наглая физиономия засветилась от удовольствия.

– И в этом мы рассчитываем на вас, милейший, – продолжал Лионель. – Познакомьтесь с Фредди, войдите в доверие и доведите этого типа до нужного состояния.

– Вас понял, – оживился бывший дворецкий, и его глаза хищно заблестели. – Я настрою его сознание должным образом, будьте спокойны.

Эти слова, эта формулировка – «настрою его сознание должным образом» – немало поразили Лионеля де Праза. Приглядевшись к Обри получше, граф, против воли, восхитился безобразной физиономией привратника, на которой в эту минуту, словно пот сладострастия, проступала злоба. Обри, ко всему прочему, уже готов был отправиться в «Бар Котерии» – продолжать вести порученную ему слежку. Ad hoc[127] он снова облачился в костюм, делавший его своим в мире Фредди Ужа. И действительно, вряд ли кому-то понравилось бы наткнуться при свете луны на какой-нибудь безлюдной улочке на этого типа с коварной рожей висельника, сделавшейся еще более отвратительной от переполнявшей этого шельмеца радости.

– Обри, вы бесподобны! – ухмыльнулся Лионель.

Привратник рассмеялся смехом столь неприятным, что молодой граф де Праз содрогнулся, но, быстро взяв себя в руки, с некоторым высокомерием осведомился:

– Полагаю, продолжать следить за домом мсье Марея мне теперь уже нет смысла?

– Ясное дело, ваше сиятельство. Мсье Марей каждый вечер приходит либо в «Бар Котерии», либо в «меблирашки», к своей зазнобе. Там и там я управлюсь, господину графу не стоит беспокоиться.

– Хорошо, но это еще не все, Обри. Остается «ангел-хранитель» – помните, я вам говорил? Неизвестное нам лицо, в обязанность которого входит удерживать Марея – Фредди на стезе добродетели.

– Да, ваше сиятельство.

– Так вот, нужно выяснить, кто это такой, ибо, как вы понимаете, он будет следить за вами, пока вы «окучиваете» Фредди. Вполне возможно, что он угадает ваши намерения, вмешается и отразит натиск. Вы не должны допустить, чтобы вас провели, поэтому прежде всего нам нужно узнать, кого следует опасаться.

– Будет сделано, ваше сиятельство.

– Тогда – до встречи, Обри, и желаю удачи! В бар можете пока не торопиться: ваш «Фредди» сейчас в «Одеоне», в ложе моей матери, – там в эти минуты идет последний акт спектакля по пьесе «Прокурор Галлерс».

– Я тоже хочу сходить на него в воскресенье утром, – заметил Обри. – Говорят, уморительнейшее представление.

* * *

Оказавшись на улице, Лионель де Праз с облегчением, которое ему как-то не пришло в голову проанализировать – возможно, к счастью для того, кого он только что покинул, – вдохнул свежий ночной воздух.

Спустя пять минут он уже взбегал по каменным ступеням лестницы, что вела из вестибюля «Одеона» к первому ряду лож. Свет и тишина царили во всех уголках театра, составляя ту напряженную и странную атмосферу, что витает в коридорах, галереях и фойе, контрастируя с темнотой, в которой утопает публика, внимающая актерам на сцене. Лионель – а он был совсем не глуп – даже приостановился, наслаждаясь очарованием этого безмолвного и ослепительного представления, скрытая приятность коего порой даже более восхитительна, чем услада другого спектакля, того, что идет на подмостках, того, ради которого пришли и купили билеты люди, – представления, носящего гордое название «Тишина и свет».

Чем ближе граф подходил к изгибу амфитеатра, тем отчетливее звучали голоса актеров.

Осторожно открыв дверцу ложи, Лионель, как и ожидал, обнаружил в полумраке оставленную им троицу, с волнением проживавшую горькую, пронизывающую до глубины души драму, завершавшуюся при огнях рампы под покровом весьма хитроумной фикции.

Наконец упал занавес, и публика всколыхнулась, покидая свои места.

– Какой ужас! – с горячностью изрекла свое суждение мадемуазель Лаваль, оборачиваясь к жениху. – От этой жути мурашки по коже, впору тронуться умом и слечь в постель.

– Не волнуйтесь. Романисты и драматурги, усиливая эмоциональный накал, обычно несколько упрощают факты, препарируют их и изолируют от бесконечного ряда жизненных явлений. По законам творчества допустимо группировать и объединять одной интригой всевозможные перипетии, которые в обычной жизни принадлежат к разным измерениям. Кроме того, писатели придумывают дополнительные события и трактуют их по-своему, – в общем, я веду к тому, что раздвоение личности в реальном мире не встречается в столь изощренной и крайней форме, как у прокурора Галлерса.

– Полноте, Марей, полноте, – усмехнулся Лионель, когда все четверо спускались в вестибюль, – вы просто скептик, только и всего! Точь-в-точь как прокурор Галлерс, вот один к одному – признайте это, Марей, будьте искренни с самим собой! У кого из нас подчас не бывает неясных воспоминаний, наплыв которых переполняет разум и душу недоумением и удивлением? Я тоже испытываю такие состояния, и вы, я уверен, не исключение.

– Ну да, – на какой-то миг задумавшись, согласился Марей. – Порой – и довольно часто – со мной это тоже случается. Но поймите меня правильно: подобное переживают все, но раздваивается не каждый. Не у всякого человека два или три сознания.

– Замолчите,