Вышедшая на крыльцо Глаша Безрукова едва не присела от страха, увидев непрошеных гостей. Поручик подошёл к дрожащей от страха девушке и заглянул ей в лицо.

– Кто сейчас в доме, говори? – не повышая голоса, строго потребовал он.

– Т-только «б-богородица» Агафья, – содрогаясь, пролепетала девушка.

– А Андрон, старец ваш беспутный, дома? – сведя к переносице брови, сурово потребовал поручик. – Поди тоже после радений отсыпается?

– А-а-а… нет его, – ответила девушка. – С вечера был, а с утреца я его уже не видела.

– Тогда в дом веди, – тихонько подтолкнул её в спину поручик. – Сами поглядим, кто там у вас и чем занимается.

Всходя следом за девушкой на крыльцо, он отыскал глазами унтер-офицера и распорядился:

– Обыщи-ка весь двор, Семечкин. Всё вверх дном переверни, если потребуется, но чтоб ни одна мышь мимо вас за ворота не выскользнула.

* * *

В сенях открылась дверь, и Агафья, открыв глаза, проворно, как молодая, вскочила с кровати. С замирающим сердцем она повязала на голову платок и, выйдя из-за печи, увидела входящих в горницу поручика и дьяка с иереем.

– А-а-а, явились не запылились, – ворчливо «поприветствовала» она «гостей». – Всё неймётся вам, аспиды.

– Чего так неласково встречаешь, карга старая, – не смутившись, ответил поручик. – Грехи за собой чувствуешь, никак иначе, Фёкла Затирухина?

Услышав свои имя и фамилию, Агафья и бровью не повела.

– Чего припёрлись, ироды? – неприязненно хмурясь, спросила она. – Делать вам, что ль, больше нечего? Так и подмывает беспокойства нам чинить?

– Ничего не поделаешь, приходится, – ответил поручик, расстёгивая тулуп и присаживаясь у стола. – Впрочем, мы не к тебе приехали, а к сожителю твоему, Андрону. Кстати, а где он? В подполе или за печью прячется?

– Нет его здесь, зря явились, – ухмыльнулась Агафья. – Старец в святые места в паломничество подался, а вернётся когда, только ему самому известно.

– Куда-куда подался Андрон? – вскинул в удивлении брови поручик. – В бега от государственного правосудия? А может быть, грехи замаливать за свои кровавые преступления?

– Не понимаю, о чём ты, – смерила его презрительным взглядом Агафья. – Опять чего-то выдумали и на старца свесить хотите?

– Всё ты понимаешь, Агафья, – вступил в разговор иерей. – Ты вместе с Андроном уморила ядом двух сестёр. Одна сейчас покоится в могиле, а вторая… Вторая выжила и всё рассказала нам.

– Мало ли чего вам понарассказывали сплетницы разные, – спокойно отреагировала на обвинение Агафья. – Только мы не травили никого. Мы люди божьи, а не убийцы каторжные.

– Это как сказать, – усмехнулся поручик. – Может быть, напомнить, за что ты, Фёкла Затирухина, срок немалый на каторге отбывала?

Лицо Агафьи исказила гримаса неутолимой ненависти, но ответила она спокойно:

– Фёклу оболгали, безвинно осудили и на каторгу упекли. А там она умерла, в Агафью переродилась.

– Такие фокусы, которые ты нам сейчас демонстрируешь, всем известны и не новы, – заметил скептически поручик. – Сменив личину, ты не смогла изменить свою подлую сущность.

– А ты не решай за меня, что и как, жандарм, – огрызнулась Агафья. – Есть чем в чём-то уличить меня, так уличай, выкладывай.

Прежде чем ответить, поручик скинул тулуп и прошёлся по горнице.

– Уличать тебя и Андрона в убийствах и других грехах со мной батюшки приехали, – указал рукой поручик на стоявших у печи дьяка и иерея. – Я сейчас им слово дам, но прежде… Прежде скажи мне, старуха, где в этом доме убийца и дезертир Евстигней Крапивин прячется? Только не пытайся меня уверить, что не знаешь где. Несколько человек его видели в вашем гадюшнике.

– Евстигней Крапивин ещё год назад от нас ушёл и головушку сложил на фронте, – вздохнула Агафья. – А те, кто у нас его видел, брешут всё.

– Видели, видели, не отпирайся, Фёкла, – покачал головой поручик. – Человек с забинтованным лицом, с забинтованными руками… Если это не дезертир Крапивин, как ты утверждаешь, тогда кто он?

– Тот, о ком ты говоришь, жандарм, не Евстигней Крапивин вовсе. Силантием Звонарёвым его зовут. К нам он заглядывал, было дело, но редко. Знать не знаю, где он сейчас, давно уже не видела.

– А чего он к вам заглядывал, Фёкла? – сузил глаза поручик. – Какое дело у него к вам, не скажешь ли?

– Отчего же нет, скажу, – пожимая плечами, ответила Агафья. – Весть худую привёз нам Силантий о кончине Евстигнея страшной и безвременной.

– Правду говорит она, ручаюсь я, – неожиданно вступился за «богородицу» иерей. – Силантий не раз в наш собор захаживал и сам мне про кончину Евстигнея рассказывал.

– Ну хорошо, – поморщился досадливо поручик. – Сейчас я прикажу перевернуть вверх дном всё это хлыстовское логово, а потом… – Он посмотрел на дьяка: – А у тебя есть вопросы к старухе, батюшка?

– Есть и немало, – ответил дьяк. – Скажи-ка мне, Агафья, куда Андрон подевался? Ещё вечером его здесь, на радениях, видели, а к утру он исчез.

– Окстись, лоб толоконный, – кривя губы, усмехнулась Агафья. – Никуда не исчез старец. Он по зову царя Араратского к нему, на гору Араратскую, подался. Вот там и ищите его, коли желанье есть.

– И когда он убыл на «гору Араратскую»? – не поверил ей дьяк.

– Ночью ещё, – призналась Агафья. – Вышел за ворота и был таков. Больше я его не видела.

– И не знаешь, ушёл ли он пешком или уехал?

– Нет, не знаю, – вздохнула Агафья. – Может, ушёл, может, уехал, а может быть, взмахнул крыльями и в небеса вознёсся. То, что нам не дано, ему всё посильно. Мы же кто, жалкие грешные люди, а он… А он не кто иной, как сам Христос!

18

Найти в глухом лесу скит христоверов-хлыстов было непросто. Расположенная на берегу реки, аккуратно срубленная изба внутри была просторной и приспособленной для радений двух десятков человек.

Летом скит утопал в буйно растущей зелени, а зимой покрывался высоченными сугробами по самую крышу. Если бы не площадка перед крыльцом и не тропка к берегу речки, вычищенная от снега, мимо избы можно было бы пройти, даже не заподозрив о её существовании.

– О-о-ох, – простонал Андрон, свешивая ноги с кровати, – матерь Божья, как башка трещит, аж в глазах ломота.

– Ещё бы, – вздохнул высокий заросший густой русой бородой здоровенный мужик, хлопотавший у печи. – Ты же целую неделю не просыхаешь, кормчий. Как в скит явился, так сразу же и загулял, будто с цепи сорвавшись.

– А ты не дерзи, Кондрат, придержи язык свой поганый, – с трудом разлепив веки, поморщился от приступа боли Андрон. – Ничего поделать с собой не могу: не разум, а душа водки просит.

– Уж сколько ты её