– И чего, добился? – поморщился поручик.

– А как же, – просиял унтер-офицер. – Вы только спрашивайте, Андрей Михайлович, сейчас он вас засыплет признаниями!

Поручик с сомнением покачал головой.

– Да в нём чуть душа теплится, Семечкин.

Лопырёв-младший издал булькающий звук и пошевелился. Семечкин тут же ястребом склонился над ним.

– Как зовут того ублюдка, которому ты помог скрыться, скотина? – закричал он в ухо несчастному.

– Я… Я его н-не знаю, – простонал юноша, с трудом приподнимая голову и сквозь узкие щелки заплывших глаз пытаясь рассмотреть своего мучителя. – Я н-никому с-скрыться н-не п-помогал…

– Тогда почему он сел в твою коляску, хотя рядом находилось много других? – прокричал унтер-офицер.

– Я н-не з-наю, – выдохнул юноша.

– Опять своё заладил, мразь! – заорал Семечкин, замахиваясь рукой для удара. – Я тебя сейчас, мать твою…

– Подожди! – прикрикнул поручик. – Отойди от задержанного, Семечкин! Я сам поговорю с ним, пока ты ему дух не вышиб, дубина!

Пожимая плечами, унтер-офицер отошёл к окну. Глядя на изуродованное лицо юноши, поручик вдруг ощутил сочувствие и жалость к нему.

– Семечкин, развяжи задержанного и выйди вон!

Склонившись над Лопырёвым, поручик помог ему подняться с пола и усадил на стул.

– Влас, ты меня слышишь?

Лопырёв с трудом поднял голову и, едва открыв рот, с трудом облизал кончиком языка распухшие, кровоточащие губы. Догадавшись, что юношу мучает жажда, поручик налил из графина в стакан воды.

– С-спасибо, – прошептал юноша и попытался сделать глоток, но вода не попала в рот. Смешиваясь с кровью, она лишь стекала по подбородку ему на грудь.

– Вот видишь, как всё получилось, Влас? – участливо вздохнул поручик. – Я целую неделю пытался разговаривать с тобой по-хорошему, но ты… Ты сам виноват, что дело дошло до рукоприкладства, ты согласен со мной?

– С-согласен, – всхлипнул юноша, и из щелок заплывших глаз выкатились слезинки. – Я н-не п-помню, к-когда а-арестовали м-меня, и н-не п-помню, как в т-тюрьме о-оказался…

– Ещё бы, – усмехнулся поручик. – Когда мы из ресторана тебя забирали, ты лыка не вязал.

– А к-когда я о-очухался в к-камере, и-испугался, – снова всхлипнув, продолжил Лопырёв. – С-сокамерники с-сказали мне, что о с-себе могу го-оворить, что захочу, а вот т-товарищей в-выдавать не и-имею п-права. Я им с-сказал, что м-меня с-случайно а-арестовали, по н-недоразумению, но м-мне не п-поверили… Раз т-тебя забрали, с-сказали о-они, значит есть за что… Со-советовали не о-отрицать того, чего п-предъявлять будут, и п-предупреждали, что ежели о-отрицать буду, то до с-смерти з-забьют.

– Теперь ты убедился, что не зря предупреждали? – как только умолк юноша, поинтересовался поручик.

– Д-да, – кивнул Лопырёв и, видимо, справившись с волнением, заговорил уже членораздельно: – Но хоть мне и говорили, чтобы не выдавал тех, с кем связан, а я бы выдал, но некого. Я н-не связан ни с кем, господин офицер.

– Давай поступим так, дружок, – вкрадчиво заговорил поручик, – подумай сейчас о том, что время наступило суровое, идёт война. Мы, жандармы, занимаемся розыском особо опасных преступников, к которым закон причисляет иностранных шпионов и их пособников, а также террористов. По твоему случаю нам известно, что ты помог скрыться особо опасному государственному преступнику, пытавшемуся взорвать Управление жандармерии!

– Господин офицер, я не пособник, – захныкал юноша. – Я же только сидел в коляске и ждал друга, чтобы ехать с ним в «Аквариум». А тот, кого вы ищете, запрыгнул в коляску, ткнул стволом нагана в спину извозчику и закричал «гони»!

– А почему ты не попытался задержать его? – сузил глаза поручик.

– Я? Задержать? Да у меня душа в пятки ушла! – заревел Лопырёв, и из щелок его глаз ручейками потекли слёзы. – Когда он снимал с меня шубу и шапку, я даже не трепыхался! Я только вздохнул облегчённо, когда он выпрыгнул на ходу из коляски, когда мы проезжали мимо вокзала.

Выслушав признание несчастного юноши, поручик понял, что он говорит чистую правду. «Надо выпускать его, – глядя на рыдающего Лопырёва, думал он. – Выудить всё, что только возможно, и на свободу с „чистыми совестью и душой“».

– Хорошо, отдыхай до завтра. Я распоряжусь, чтобы в тюрьме тебя поместили в одиночную камеру. Ну а утром мы продолжим. Ты подумай и вспомни, всё ли рассказал мне, а я… Я подумаю и решу, что делать с тобой дальше – на каторгу отправить за соучастие в особо тяжком преступлении или в солдаты определить. На фронте туго сейчас приходится, и армия нуждается в пополнении…

19

Архиерей Михаил принял иерея Георгия в своей приёмной с распростёртыми объятиями.

– Что за нужда привела тебя ко мне, Георгий? – поинтересовался он. – По лику твоему постному вижу, что дело, приведшее тебя ко мне, большой важности.

– Очень большой важности, владыка, очень, – согласился иерей. – Такой большой, что в голове не укладывается.

Архиерей на минуту задумался.

– Ну-у-у, говори, с чем пожаловал, – сказал он. – Я готов тебя выслушать и совет дать такой, какой мне правильным и верным покажется.

– Да, нужен мне совет верный и правильный, – вздохнул иерей. – Жизнь моя подвела меня к такой черте, что как быть, я не знаю. В голове только хаос и неразбериха, а сердце изнывает от тоски и печали.

– Перед тобой встал какой-то выбор, я тебя правильно понял, Георгий? – заинтересовался архиерей. – Надеюсь, ты далёк от поступка, называемого грехопадением?

– Даже не знаю, как объяснить сеё, владыка, – замялся иерей. – Ну-у-у… Полюбил я одну прихожанку несчастную. Всем сердцем полюбил и ничего не могу с собой поделать.

После его слов брови архиерея поползли вверх.

– Так-так-так, – сказал он, перекрестившись. – Твоя нужда повергла и меня в тупиковое смятение, Георгий. Тебе дано было право жениться до тридцати лет перед тем, как принять сан. Ты создал семью, то есть малую церковь, и… Второй раз вступать в брак непозволительно, ты же знаешь?

– Да, женился я и сан принял, – вздохнул иерей. – Но супруга моя померла скоропостижно. А теперь вот запало сердце на прихожанку Евдокию, и я ночи не сплю, только о ней и думаю.

– А она православная, избранница твоя? – спросил архиерей, хмуря брови.

– Да, – ответил иерей, бледнея. – Только вот… С пути она сбилась истинного. Муж её в секту хлыстов ушёл и её за собой увёл.

– Ох, Господи, час от часу не легче! – перекрестился архиерей. – Ну, да ладно, бог с ней, а вот ты… Как же ты смог заглядеться на женщину замужнюю, да ещё в секте мерзкой состоящую?

– Не я, а сердце моё её выбрало, – вздохнул с несчастным видом иерей. – Да и не замужняя она теперь. Вдова она, владыка. Муж её погиб на войне, а она осталась одна на