о несомненно присущем Карепину комплексе эпилептоидной обстоятельности, он находит таковую же у его знаменитого дяди и, что самое интересное, распространяет этот комплекс на творчество последнего. «Это выразилось, – пишет Волоцкой, – в исключительной громоздкости и местами сумбурности его произведений, в чересчур подробной, вязкой трактовке сюжета, когда, как, например, в “Братьях Карамазовых”, действие, происходящее на протяжении нескольких дней, излагается на многих сотнях страниц». Трудно, да и бессмысленно отрицать тот факт, что психофизиологические особенности автора «Карамазовых» сказались на характере его художественных изображений. Необходимо, однако, заметить, что несколько дней основное действие длится и в «Селе Степанчикове», и в «Преступлении и наказании», и в «Бесах»… Концентрацию многих событий на сравнительно небольшом временном отрезке (то, чего, скажем, совершенно нет у Льва Толстого) мы назвали бы следствием не столько эпилептоидной, сколько художественной обстоятельности, хотя, конечно, нельзя отрицать наличия между ними известной связи. Но сжатое время – это у Достоевского принцип мирочувствования, который, конечно, «зависит от физического», но, думается, не в такой степени, как это представляется специалистам по душевным расстройствам.

Печальная участь постигла семейство Карепиных. Мучительный конец Петра Андреевича, неизлечимая болезнь Лизы, трагическая смерть самой Варвары Михайловны.

И хотя представители второго поколения Карепиных, Александр и Мария, тоже имели детей, никто из тех, кого опросил Волоцкой в начале 1920‑х, не мог ничего сообщить об их судьбе. Не знаем об этом и мы.

Не такой ли исход предчувствовал Макар Девушкин, тоскуя по отбывающей в неизвестность Вареньке?

«А в губки не смею…» Николай Михайлович

Из четырёх братьев Достоевских Николай Михайлович родится последним – в 1831 г. Он появится на свет, когда брату Фёдору минет десять. Разница весьма существенная – на поколение. Они расстанутся, когда младшему не будет ещё и шести, и встретятся вновь, когда он приблизится к тридцатилетнему рубежу. Почти четвертьвековая разлука не способствует упрочению родственных уз. Вряд ли братья писали друг другу, когда один из них находился в Сибири: во всяком случае, такие послания неизвестны. Неизвестно также, как прошла их поздняя встреча. Но, пожалуй, её можно было бы обозначить по названию одной из глав – «Братья знакомятся» – в последнем романе старшего: правда, без заключённого в тексте высшего смысла.

Сведения о Николае Михайловиче очень скудны. Поначалу он шёл по накатанной тремя старшими братьями колее – вслед за ними избрал (само собой, не без поддержки Куманиных) инженерную карьеру.

Брат Михаил полагал, что из Николая «выйдет очень талантливый архитектор» (во всяком случае, добавим, более успешный, чем брат Фёдор, ничтоже сумняшеся изобразивший на представленном государю чертеже крепость без крепостных ворот). Архитектор из него получился. Но в середине 1860‑х начинаются сбои. Он, ещё вполне молодой человек, теряет службу, а вскоре и приносящую постоянный доход частную практику. Он продаёт лошадь и экипаж – символы некоторой достаточности. Памятуя о необходимости поддерживать младшую сестру, Александру Михайловну, вскоре Николай сам поселяется у неё – на правах бедного родственника и, может быть, приживала. Чтобы провести так остаток своих, в общем, не столь продлившихся дней.

«Я был бы Крезом, если бы имел твердость характера», – признаётся он брату Андрею. Л. Ф. Достоевская называет своего дядю «несчастным пьяницей». Тут её нельзя упрекнуть в преувеличении или неточности. О пагубной склонности Николая Михайловича к алкоголю упоминают и остальные родственники – с тем большей печалью, чем более Николай Михайлович им близок и мил. К нему прилагают универсальное определение: добрый. Лишённый каких бы то ни было амбиций, не вздорный, с благодарной деликатностью принимающий всякую помощь, он вызывает всеобщую родственную приязнь.

Он часто болеет и полёживает в больнице.

«Много я думал о тебе, голубчик, – пишет ему Ф. М. Достоевский из Парижа в 1863 г. – …Дорог ты мне теперь, больной и несчастный».

«Дорог ты мне теперь» – последнее слово имеет касательство не только к нынешнему положению Николая Михайловича, но и к собственному душевному состоянию автора письма.

Ибо следует обратить внимание на дату.

Письмо Достоевского помечено 28‑м августа по новому стилю. А накануне, 27‑го, разразилась катастрофа: приехав в Париж, он узнаёт, что прибыл «немножко поздно». Аполлинария Суслова, ждавшая его там, чтобы вместе отправиться в Италию, объявляет ему о своей неверности. Переживая этот внезапный удар, Достоевский, как и большинство людей в подобных обстоятельствах, «вдруг» вспоминает о близких. Он пытается ухватиться за что-то основательное – незыблемое, не подверженное переменам, родное и вечное, что привязывает его к этой жизни. Он пишет в этот день тем, кто остался: брату Николаю, брату Михаилу, пасынку Паше Исаеву…

«Думаю о всех вас; думаю часто и о Марье Дмитриевне», – продолжает он письмо к младшему брату. Измена любовницы обостряет чувство вины: для него не секрет, что законной жене осталось жить очень недолго. «Как бы, как бы хотелось получить об ней добрые известия!» И, адресуясь к пасынку, словно остерегает его от опасностей и соблазнов близящегося сиротства: «Старайся, Паша, избегать глупых знакомств и Юсуповых садов»: всё это пишется из города Парижа. Фёдор Михайлович выбрал для своих наставлений не лучшее время и место. В только что приводившемся письме к Николаю от 28 августа 1863 г. он упоминает «одну особу», которая «даже заплакала, когда я рассказал о твоей болезни»[520]. Заплакала, разумеется, Суслова. Очевидно, в Париже они не только выясняли отношения. Достоевский поведал ей о своих домашних делах, в том числе о заболевшем брате. Вообще Николая Михайловича жалели и не очень близкие люди. Даже Анна Григорьевна, для которой он представлял хотя и незначительную, но возникающую перманентно финансовую угрозу, отзывается о нём с редкой для неё в подобных случаях теплотой.

Достоевский был старшим братом: он вменяет себе в обязанность помогать слабейшему в семье. Помимо ежемесячного пособия в размере 50 рублей, каждый визит «брата Коли» к брату-писателю доставляет посетителю дополнительную пятёрку. Анна Григорьевна замечает, что Николай Михайлович в этой связи учащал визиты. Ей, как говорится, виднее. Однако не менее достоверно и то, что инициатива исходила и от самого Достоевского: «Милый Коля, посылаю тебе ещё пять рублей. Может быть, тебе нужны деньги. Как твое здоровье и как твои обстоятельства? Я всё боялся и боюсь, что тебя посадят»[521]. Комментаторы Полного (академического) собрания сочинений полагают, что речь здесь идёт «о психиатрической лечебнице, в которой Н. М. Достоевский регулярно лечился»[522]. Представляется, однако, что речь идёт о самом натуральном аресте. Недаром в письме к сестре Вере Николай Михайлович сообщает, что «в один прекрасный день меня с полицейским унтер-офицером отправили в долговую тюрьму, из которой в тот же день я был выкуплен Емилею Фёдоровной (вдовой брата Михаила. – И. В.) и братом Фёдором».

Болезнь, едва не унёсшая Николая Михайловича в могилу, началась летом 1863 г., когда, как уже говорилось, брат Фёдор отправился за границу. Николай Михайлович не мог ходить, у него тряслись руки и резко ослабло зрение. (Два последних недуга в точности соответствуют