Шрифт:
Закладка:
Летом 1844 г. подпоручик Достоевский решается на отчаянный шаг: подаёт в отставку. Это вызвано интенсивной работой над «Бедными людьми». Никто, однако, кроме старшего брата, не посвящён в истинную подоплёку событий[515].
Меж тем начинающему отставнику срочно необходимы деньги. Он изъявляет готовность отказаться от своей доли родительского наследства в пользу других членов семьи – всего за тысячу рублей серебром. Карепину, естественно, не слишком нравится этот план. Он почитает подобные экстравагантности следствием раздутого самомнения, неосновательности, молодой блажи и т. д.
«Офицеру в военном мундире нельзя останавливаться приготовлениями мягких пуховиков и Луколловой кухни, – назидательно пишет он брату своей молодой жены. – Почтовая кибитка, бурка и кусок битой говядины, приготовленной денщиком, всегда найдётся за прогоны и царское жалованье. Зато сколько приятных ощущений при удачном исполнении своего долга; сколько отрады во внимании начальников, в любви и уважении товарищей, а далее награда, заслуженная трудом своим путём прямым, благородным. Вот, Брат! настоящая поэзия жизни и сердечное желание Вам преданного П. Карепина».
Довольный собой, рассудочный, велеречиво резонирующий Пётр Андреевич вполне сопоставим в глазах его корреспондента с Фамусовым, Фальстафом и Чичиковым, о чём ему и сообщается почти прямым текстом.
Но неважно, каков был на самом деле Пётр Андреевич Карепин: образ уже сотворён. «Даже в отношении Достоевского к родственникам, – замечает один исследователь, – сквозит иногда типичная романтическая ненависть к непосвящённым»[516]. Не являет ли у Достоевского случай с Карепиным (Лужиным, господином Быковым и др.) то же чувство, которое позднее исторгнет у А. Блока яростный вопль: «Отойди от меня, Сатана, отойди от меня, буржуа…»?[517]
Анна Григорьевна, отметившая в своих биографических записях, что Карепин был «действительно дрянной человек», разумеется, воспроизводит точку зрения мужа. Однако нет никаких оснований не верить свидетельству лично знавшего Карепина Андрея Михайловича: их опекун «был не просто добрым, но евангельски-добрым человеком». Надо признать, что, не имея особых причин веровать в блестящее будущее одного из опекаемых им лиц, а именно молодого инженер-подпоручика Фёдора Достоевского, Карепин в меру своих сил заботится о его материальных интересах. И когда эти усилия оказываются тщетными, выкладывает требуемую Достоевским сумму из собственного кармана.
Жесточайшие, следующие один за другим приступы эпилепсии сразят П. А. Карепина в самом начале 1849 г. В январе 1850 г., известившись из газет о приговоре над Достоевским, он ещё успеет высказать Андрею Михайловичу слова сочувствия и призыв уповать на милость царя: «Терять надежды не должно»[518]. Вскоре 54‑летний Карепин отойдёт в мир иной, как бы завещав своему пребывающему на каторге «брату» собственную болезнь.
Карепин оставит после себя 27‑летнюю вдову и малых детей, в том числе неизлечимо больную Елизавету – родственники будут называть её «несчастная идиотка». Впрочем, наследственность скажется и на остальных детях.
О дочери Марии известно лишь, что она была «со странностями»: неясно, правда – с какими. Других сведений почти не сохранилось. Родные Достоевского недоумевают, почему писатель жестоко демонизировал ее мужа В. Х. Смирнова, публично обвиняя последнего в хроническом алкоголизме, которым тот, судя по всему, не страдал. Но, возможно, отгадка заключается в том, что автор «Преступления и наказания» подозревал Смирнова (как выясняется, ещё одного «кандидата на Лужина») в корыстолюбии, полагая, будто тот «женился на Марии Петровне, польстившись на её деньги». То есть приписывал Смирнову гипотетические пороки давно уже почившего Карепина-старшего.
О сыне Александре сохранились любопытнейшие подробности.
Конечно, Любовь Фёдоровна несколько горячится, когда утверждает, что Александр Петрович Карепин «был настолько глуп, что его глупость граничила с идиотизмом». Вряд ли можно столь безапелляционно характеризовать человека, обладавшего феноменальной «компьютерной» памятью и без усилий овладевавшего иностранными языками.
С другой стороны, неостановимое многоговорение (независимо от заданной темы) и, словно бы по контрасту, радикальное заклеивание пластырем рта пациенту, всего лишь порезавшему губу, – всё это, конечно, указывает на некоторую психическую аномалию.
Тепло относясь к племяннику, Достоевский тем не менее любит подшучивать над ним. Что едва не приводит к публичным скандалам. Выше (см.с. 269) уже приводились посвящённые Карепину экспромты.
По дороге по железнойШёл племянник мой Каренин…И ещё:
Саня! Ваших всех хотенийЯ пророчу вам успех!Возможно, в какой-то степени «уклонения» Карепина-младшего были спровоцированы слепым материнским обожанием, в результате которого Саня был отпускаем в университет «не иначе как только с бонной». Однажды на экзамене он отказался отвечать на сугубо медицинский вопрос, ссылаясь на то, что мама запретила ему читать об этом предмете.
Как и отец, женившийся на его матери, когда та пребывала в первом цветении юности, он мечтает о невесте «не старше 16 лет» и вступает в брак, перевалив шестидесятилетний рубеж (тут он перещеголяет отца). Отвергая эмансипированных женщин, он, тем не менее, находит идеал красоты в стриженых: трудно сказать, как разрешался этот конфликт между эстетикой и этикой.
Вряд ли А. П. Карепин, если он был безнадежно туп, смог бы участвовать в качестве военного врача в турецкой кампании 1877–1878 гг. Правда, проведав о знакомстве своего дяди с генералом Ф. Ф. Радецким, покорителем Шипки, и с главнокомандующим русской армией на Балканах, он пренаивнейшим образом просит мать, чтобы та в свою очередь обратилась к Достоевскому (и она с не меньшей наивностью это делает) – «нельзя ли написать кому-нибудь из этих высокопоставленных особ и попросить о покровительстве». Покровительство должно было заключаться в скорейшем получении Александром Петровичем очередного чина и ордена Станислава II степени. Достоевский действительно знал Радецкого – почти сорок лет назад они вместе учились в Инженерном училище (Радецкий классом выше). Что касается главнокомандующего – а им был великий князь Николай Николаевич, – то он, будучи во второй половине 1850‑х генерал-инспектором по Инженерной части, ходатайствовал (по просьбе другого соученика Достоевского по училищу, генерала Э. И. Тотлебена) о производстве унтер-офицера Сибирского линейного батальона в прапорщики. О личном их знакомстве ничего не известно. Но в любом случае не в таких отношениях был Достоевский с указанными лицами, чтобы озабочивать их подобными просьбами. «Милый брат, – пишет Варвара Михайловна, – я уверена, что если б ты написал к Главнокомандующему, то ради тебя он сделал бы что-нибудь для А. П.»[519] Когда‑то не отпускавшая своего сына в университет без сопровождения гувернантки, теперь она готова передоверить эти функции всемогущему, по её мнению, брату.
И что ещё любопытно. Современники говорят о страстном увлечении Сани Карепина образом Дон Кихота. «До смешного кроткий» – и это при вспыльчивости и ревности – племянник Достоевского, возможно, чувствовал некое родство с любимым литературным героем писателя. Разумеется, это не повод, чтобы начать отыскивать в «человеке небесполезном» черты князя Мышкина. Вспомним, однако, что в названии романа заключён ещё и полемический смысл.
М. В. Волоцкой характеризует Александра Карепина как тип эпилептоидно-кроткий. Тут с ним как со специалистом не приходится спорить. Говоря
