Шрифт:
Закладка:
Был ли счастлив Достоевский?
Неворотова говорила Феоктистову, что Достоевский её любил. Во всяком случае, кроме «Лизаньки», одной только женщине он посвящал стихи, а именно – вдовствующей императрице. Но там были свои резоны. Автор статьи в «Сибирских огнях» не сомневается, что и Елизавета Михайловна «глубоко любила Достоевского». Верная своему чувству, она не вышла замуж и навсегда осталась старой девой.
«Одинокая девственница», как именует Неворотову одна из её племянниц, была сиротой. У неё на руках остались малые братья и сестры: поднять их она почитала своей обязанностью и долгом. Та же племянница (Н. Г. Никитина, в 1927 г. пославшая свои заметки Феоктистову) уверяет, что в ответ на «полудетский лепет малограмотной женщины» Достоевский «иногда писал ей комплименты», но главным образом «тоном старшего» давал советы и наставления и «подкреплял её в борьбе». Есть подозрение – и весьма основательное – что Никитина, несмотря на её уверения в противном, самих писем никогда не читала: она говорит исключительно с тёткиных слов.
Сравнительно недавно было обнародовано ещё одно свидетельство, относящееся также к 1927 г. и принадлежащее семипалатинской жительнице, некой Губенко, к которой после смерти Е. М. Неворотовой письма перешли «по родовой линии». Письма эти, как говорит Губенко, лично ею «хранились в отдельном портфеле и изредка прочитывались»[549].
Но куда же они исчезли?
Осенью 1919 г. в Семипалатинск входят красные – сформированная М. Н. Тухачевским 13‑я Сибирская кавалерийская дивизия. В доме Никитиных, где при белых помещался штаб, учиняется обыск. Вместе с прочими бумагами изымаются и письма Достоевского. Уверения владельцев, что обнаруженные документы не имеют никакого отношения к политике, а принадлежат перу автора «Записок из Мёртвого дома», не производят на обыскивающих ни малейшего впечатления. Дальнейшая судьба писем неизвестна.
О чём же сообщает Губенко – судя по всему, единственная читательница этой переписки? Ее информация, доверенная тому же Феоктистову, весьма отличается от тех сведений, которые он счёл нужным предать огласке.
Заметим: в своих письмах, касающихся М. Д. Исаевой, Достоевский неоднократно повторяет: «Я честный человек». Он желает созиждить свои отношения с будущей женой именно на этом фундаменте. Но, как выясняется, с «Лизанькой» он ведёт себя точно таким же образом. Губенко излагает содержание писем: «… признавался в любви Неворотовой и настойчиво искал её руки, предлагая свою жизнь в помощь воспитания её малолетних сестёр».
Этот факт поразителен. Тридцатитрёхлетний, всё ещё отбывающий наказание и лишённый гражданских прав рядовой, вчерашний каторжник без каких-либо видов на будущее – готов связать свою жизнь с юной девушкой из совершенно чуждой ему социальной и культурной среды. Трудно, почти невозможно представить этот гипотетический брак. Тем не менее, вопрос был поставлен.
«…Во всех письмах Достоевского, – пишет Губенко, – было выражено чувство не как только к женщине, а как к человеку, в котором он искал найти не только женщину, а друга». Годилась ли Неворотова на эту роль? В момент знакомства оба они как бы уравнены силою обстоятельств. Но обстоятельства рано или поздно должны были измениться.
Елизавета Михайловна Неворотова говорила Губенко, что не могла устроить своего счастья, поскольку ей нужно было воспитывать сестёр. Но ведь Достоевский как раз и хотел споспешествовать осуществлению этой задачи. Он не просто ищет её руки. Он предлагает помощь: больше ему нечего предложить.
Мог ли ещё не прощённый, отбывающий приговор политический преступник рассчитывать на то, что ему будет разрешено вступить в законный брак? Конечно, надежды возлагались на будущее. Но когда это будущее наступило, его сердце уже было занято.
«…Лучше бы никогда не любить»
О Марье Дмитриевне, как уже говорилось, известно сравнительно мало. Нет главного источника – её собственных текстов. До нас не дошло ни одного её послания к Достоевскому; вообще неизвестна какая-либо её переписка – за исключением единственного краткого послания к сестре. Из многочисленных писем Достоевского к ней уцелело только одно. Между тем он писал ей в Кузнецк едва ли не с каждой почтой.
Куда исчезла эпистолярия? Сколь это ни прискорбно, приходится допустить, что хранительная рука Анны Григорьевны, ревностно оберегавшей мужнин архив, в этом случае дрогнула. Или, если угодно, стала еще более ревностной. Подлинные свидетельства другой любви и другого брака, как бы они ни были драгоценны для биографа, непереносимы для женщины любящей. Эти профессии не должны совпадать. Всегда есть опасность, что «вечно женское» возобладает над скупым историческим долгом.
Очевидно, Анне Григорьевне было не слишком приятно читать появившиеся в 1912 г. воспоминания 79‑летнего А. Е. Врангеля, весьма расположенного к первой жене своего семипалатинского друга. Мужской взгляд мемуариста не обнаруживает в Марье Дмитриевне серьезных изъянов: «довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная». Благосклонен автор и к духовному облику героини: «начитанна, довольно образованна, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна». Всё это, несомненно, выделяло Марью Дмитриевну – полуфранцуженку, для которой язык светского общества был родным, – из среды провинциальных семипалатинских дам. Её поклонник, в молодости свалившийся в обморок при виде светской красавицы (в старости в обморок будут падать перед ним и – преимущественно мужчины), сейчас ещё непривычен к дамскому обществу. Первый серьёзный опыт – это Семипалатинск. Он встречает женщину умную, отзывчивую и, главное, близкого ему культурного круга. Если даже она не читала его ранние вещи, то по меньшей мере должна была слышать его имя. Семипалатинск, конечно, ссыльными не удивишь. Но бывшие петербургские литераторы, чья вина в отличие от явных мятежников не очень-то и понятна, попадаются здесь нечасто. Автору «Бедных людей» не было надобности изображать из себя Грушницкого. Независимо от его прошлого его личность не могла не производить впечатления. Формально принадлежа к разряду нижних чинов, он принят не только в доме своего батальонного командира подполковника Белихова, но и в других весьма приличных домах. (Однажды, правда, ему, бывшему в гостях – в своём неизменном солдатском мундире, – в прихожей подставит плечи посчитавший его денщиком незнакомый офицер: Достоевский ловко снимет с него шинель, после чего оба чинно прошествуют в гостиную. Эпизод, напоминающий сцену из «Идиота», когда князь Мышкин, будучи у Иволгиных, подхватывает шубу Настасьи Филипповны, принявшей его за лакея[550].) Именно в гостях у Белихова Достоевский и был замечен.
Муж Марьи Дмитриевны А. И. Исаев – а в браке они состоят около восьми лет, – моложе Достоевского
