Однако как бы возвышенно эти сельские радости ни начинались, применительно к культуре фронтира действовало нечто вроде закона Грешема[268]: более примитивные обычаи вытесняли более цивилизованные. Все протестантские деноминации всеми силами старались сохранять устои цивилизации. Но люди, населявшие сельские районы Британской Северной Америки, бывали ограниченными, нетерпимыми и порой грубыми. Например, шаривари[269] — шумная шуточная серенада новобрачным — зачастую была безобидным и веселым обычаем, но если молодых не любили, она могла превратиться в большую неприятность.

Оранжистская и «зеленая» стороны ирландской жизни и политики, перенесенные на землю Канады, внесли свой вклад в досуговое насилие и групповые трения. Можно считать удачным то обстоятельство, что ирландские католики селились в городах, а ирландские протестанты больше тяготели к сельской местности. Но при этом марш оранжистов в Торонто или в другом месте мог легко (а после нескольких порций виски просто неизбежно) вылиться в хулиганские выходки протестантов. Особенно ценным оружием в таких стычках были топорища.

К 1840-м гг. количество дуэлей уменьшилось, но хотя они были вне закона, полностью еще не исчезли. Джентльмену было трудно отказаться от дуэли и сохранить при этом самоуважение или, что было еще важнее, уважение своих друзей. Об этих изменениях свидетельствует случай с Джозефом Хау из Галифакса. Когда Джон Халибёртон, сын главного судьи сэра Брентона Халибёртона, вызвал на дуэль редактора газеты Хау, которому было больше тридцати лет, тот не смог отказаться от дуэли. Ему нужно было либо рисковать жизнью, либо «проститься с карьерными перспективами». Поэтому дуэль состоялась рано утром в субботу 14 марта 1840 г. около башни Мартелло в Пойнт-Плезант. Дуэль проходила по обычному порядку — пистолеты для обоих, кофе для одного. Неизвестно, на каком расстоянии они стрелялись; пятьдесят шагов не было тогда редкостью, хотя сэр Люциус О’Триггер, ирландский дуэлянт из пьесы Ричарда Бринсли Шеридана «Соперники», заявлял, что «настоящей дистанцией для джентльмена»[270] нужно считать двадцать шагов! Джон Халибёртон стрелял первым и промахнулся. Хау, хороший стрелок (он вырос в лесной местности, расположенной вдоль Норт-Вест-Арм[271]), выстрелил в воздух. По его словам, он не собирался лишать жизни единственного сына пожилого человека. Самое лучшее в истории Хау — тот результат, который он получил в итоге: после этой дуэли у него всегда было право решать, примет он вызов или нет. Ему не надо было что-то объяснять или извиняться. Через полтора месяца Хау получил второй вызов, на сей раз от сэра Руперта Денниса Джорджа, секретаря провинции Новая Шотландия. Если бы не случай с Халибёртоном, Хау не смог бы отказаться от дуэли, а теперь он просто сказал «нет». Он не ссорился с сэром Рупертом по личным мотивам и не выстрелил бы в него, если бы согласился на дуэль. Хау также не хотел, чтобы застрелили его; как газетчик, он привык соизмерять способности человека и его вознаграждение. В результате над сэром Рупертом в Галифаксе просто посмеялись, и это было лучшим исходом дела.

Политика неизбежно была ареной столкновения местных пристрастий и сильных эмоций. В небольших городках соперничали гостиницы; в более крупных городах конкурировали газеты, в которых оппонентов открыто проклинали, обливали грязью, а членов своей партии всячески расхваливали. Семьи смаковали свои политические предпочтения и передавали их из поколения в поколение. В графстве Антигониш, Новая Шотландия, бытовала поговорка о том, что смешанные браки невозможны не только между католиками и протестантами, но также между консерваторами и либералами.

В те годы выборы проходили совсем не так, как сейчас. На избирательных участках было шумно, голосование было публичным и привлекало внимание общества. Избиратель-мужчина не голосовал тайно в четырех стенах. Он не прячась вставал и объявлял о своем выборе; зеваки, собравшиеся вокруг избирательного участка, приветствовали или осмеивали решение избирателя, либо выказывали смешанные чувства. Если использовать бытовавший тогда эвфемизм, такие выборы назывались мужественной британской системой открытого голосования. Иногда за этим следовало другое, менее мужественное, но также британское явление в виде битья противника по голове.

Читая подобные описания жизни общества Британской Северной Америки, можно предположить, что в нем царила грубость. Порой это было именно так, например в 1840-х гг., во время Войны Шинерс — конфликта между ирландцами и франкоканадскими лесорубами в Оттаве[272]. Однако эти вспышки происходили нерегулярно, в основном когда эмоции какой-нибудь группы зашкаливали или когда не срабатывал общественный контроль со стороны Церкви и общества. Так было в 1849 г., во время беспорядков, вызванных законопроектом о компенсации ущерба участникам восстания 1837 г., или во время бунтов Алессандро Гавацци[273] в городах Квебеке и Монреаль (1853), причиной которых стало недовольство католиков действиями священника-вероотступника, оклеветавшего Католическую церковь.

Система правоохранительных органов также была разработана обществом, и это было сделано гораздо тщательнее, чем можно было ожидать. Как и в Великобритании, правосудие в колониях было доверено главным образом мировому судье, который работал бесплатно. Хотя мировые судьи, назначаемые колониальными правительствами колоний, могли иметь любую профессию — фермера, жестянщика, рыбака, купца, это были, как правило, люди, обладающие некоторым авторитетом в обществе. Должность мирового судьи не предполагала глубоких знаний юриспруденции, обычно эти судьи не были юристами. В колониях бытовала старая поговорка, гласившая, что законники зарабатывали больше денег, защищая преступников, чем участвуя в их судебном преследовании. Мировой судья был также во многом продуктом того сообщества, в котором он жил, и в этом коренилась как сильная сторона данного института, так и — в некоторых частях Британской Северной Америки — слабая. Что можно было сделать с мировым судьей, на которого так сильно давила шайка местных хулиганов, что он боялся начать их судебное преследование или вынести им справедливый приговор, если они уже были осуждены? Поскольку мировые судьи получали гонорары, некоторые из них брали взятки и были не слишком достойными людьми. В рассказах о жизни в Новой Шотландии в 1830-х гг., собранных в книге «Часовщик, или Рассуждения и поступки Сэма Слика из Сликвилла» писателя Томаса Чандлера Халибёртона, есть персонаж судья Петтифог, который предстает в большей степени мошенником, чем служителем закона. Этот судья и его констебль Набб изображены такими отъявленными негодяями, каких редко удается встретить.

Грани смерти

Когда Канада была на 150 лет моложе, чем сейчас, такие реалии, как рождение, жизнь, болезни и смерть, были гораздо ближе людям, чем сегодня. Свет и мрак, тепло и холод, удобство и лишения, пресыщение и голод — об этих вещах мы сегодня вспоминаем лишь изредка, призывая на помощь свое воображение. Например, когда целый день