ситуацию — и третий запуск закончился аварией. После этого наступил период кадровых решений. Генерального директора «Южмаша» Александра Максимовича Макарова было решено отправить на пенсию[1044].

Здесь остается констатировать, что первые месяцы после назначения Михаил Сергеевич был занят личными хлопотами об усилении разработки новейших типов вооружений и знакомился с центрами их разработки и производства.

Наглядно приоритеты Горбачева (а также Политбюро и Совмина СССР) отражают бюджетные расходы на оборону. Несмотря на то что в 1985–1989 годах общесоюзный бюджет (за счет ускоряющейся инфляции) вырос с 777 до 924,1 млрд рублей, доля расходов на оборону в нем сократилась незначительно (с 16,4 до 16,1 %, при всплеске до 16,9 % на пике ускорения в 1987 году и 16,7 % в 1988-м). В абсолютных цифрах к 1989 году расходы на оборону достигли наибольшей за всю историю советского финансирования ВПК суммы — 77,294 млрд. С 1980 года они выросли почти вдвое (48,9 млрд), а с 1970 года — втрое (29,2 млрд)[1045].

Владимир Можин, как высокопоставленный партийный экономический чиновник, соглашается с утверждением Валентина Павлова, что на военные расходы тратилось в это время 34–36 % произведенного национального дохода, но эта тема при планировании реформ в 1985–1986 годах не обсуждалась вовсе[1046].

Рыжков, Зайков, Талызин и инвестирование в ВПК

Центральной фигурой стратегии «ускорения» стал Николай Рыжков и его окружение, которые, разрабатывая ее концепцию (при идейном лидерстве Александра Яковлева), все же видели суть реформ более традиционно. Они намеревались использовать их прежде всего для развития ВПК. Для этого они хотели перераспределения бюджетных средств в пользу «машиностроения» (под которым понимался не только ВПК, но и смежные отрасли, прежде всего станко- и приборостроение) и металлургии под видом инвестиций в НТР. Рыжков в интервью по поводу своего девяностолетия довольно четко сформулировал свои приоритеты того времени:

Я, будучи на посту главы правительства Советского Союза, хорошо осознавал, что поворот назрел. Что нужно меньше денег отдавать на оборону и больше денег вкладывать в социальную сферу. Но, понимаете, в чем дело… Мое поколение застало Великую Отечественную, хотя и были мы тогда мальчишками. Поэтому мы и последнее могли отдать армии и флоту, лишь бы не грянула новая война. Наше поколение согласно было терпеть нехватку продуктов, одежды, товаров народного потребления. Я, например, впервые надел белую рубашку в 25 лет, когда женился. Но людям среднего возраста, молодежи, конечно, хотелось по-иному жить. А те, кто органически ненавидел советский строй, считал его каким-то недоразумением, указывали на Запад — мол, там в магазинах прилавки ломятся, а у нас шаром покати. Если что-то стоящее — сразу очередь на километр. Эта горькая правда в качестве инструмента антисоветской пропаганды получилась очень действенной[1047].

Эта программа, как мы говорили выше, была сформулирована еще в экономическом плане Черненко, а истоки ее можно найти в экономическом завещании Брежнева (о котором мы говорили в конце четвертой части книги). Горбачев в свою очередь разделял этот тезис (и вообще числил Рыжкова наиболее близким в тот момент соратником)[1048], хотя и оглашал его более обтекаемо. На своей первой после избрания Генеральным секретарем встрече с «простыми гражданами» в цехе завода ЗИЛ он заявил, что, поскольку людские и природные ресурсы для экономического роста страна исчерпала, необходимо

добиваться роста производительности труда посредством внедрения прогрессивного оборудования, автоматики, менее энергоемких и безотходных технологий. Таким путем можно и нужно обеспечить не менее четырех процентов роста ежегодного национального дохода[1049].

«Программа ускорения» подразумевала «увеличение доли накоплений в национальном доходе, увеличение капитальных вложений на треть от имеющихся, увеличение инвестиций в машиностроение в 1,8 раза. За счет этого предполагалось осуществить реконструкцию производства и резко увеличить производительность труда. Это было чисто политическое решение, поскольку специалисты Госплана и министерств знали, что средств в бюджете не было, как не было и разработанных планов реконструкции и технологий, способных обеспечить желаемый результат»[1050]. Интересно, что значительная часть этих денег на первоначальном этапе была взята из бюджета угольной, нефтяной и газодобывающей промышленности, против чего активно протестовал курировавший эти отрасли Владимир Долгих[1051]. То есть деньги забирали у тех, кто преумножал инвестиции и обеспечивал наполнение бюджета, в пользу тех, кто их эффективно закапывал в землю.

Координацией «ускорения» занялось специально созданное 1 ноября 1985 года бюро Совета министров СССР по машиностроению, которое в ранге зампреда Совмина возглавил бывший министр авиационной промышленности (1981–1985) Иван Силаев, будущий российский премьер (1990–1991). Он стал контролировать деятельность 11 машиностроительных министерств и освоение капитальных инвестиций, выделенных на программу.

«Ускорение», как и другие инвестиционные проекты нового руководства страны, требовало средств. Однако их де-факто уже не было в бюджете. Дефицит бюджета в запланированном на 1986–1990 годы виде был свыше 127 млрд рублей[1052], а реально составил только за 1986–1988 годы свыше 184 млрд рублей, что было больше, чем за три предыдущие пятилетки вместе взятые. Но Политбюро при ежеквартальном обсуждении плановых, экономических вопросов традиционно интересовалось натуральными показателями производства, а финансовые вопросы стояли всегда в конце повестки и практически не обсуждались[1053].

Характеризуя Рыжкова, назначенный им и через год снятый со своего поста бывший глава Госбанка СССР (и многолетний первый заместитель министра финансов СССР) Виктор Деменцев заявил:

Когда же началась перестройка, сразу закричали о дефиците бюджета. <…> Он не умел считать. Николай Иванович никаких денег, кроме своих, лежащих у него в бумажнике, никогда не считал и в руках не держал. А государственные деньги требуют совсем другого отношения к себе, чем личные. Это абсолютно иная материя и философия. Здесь надо думать не о сиюминутном затыкании дыр, а о том, что потребуется через год и через пять лет[1054].

Значительная часть специалистов Госплана в бытность Рыжкова на работе в том ведомстве была уверена, что он не овладел макроэкономическим подходом, оставаясь стратегом заводского уровня[1055]. Его сотрудник в аппарате Совмина СССР, отвечавший за экономическое реформирование, Игорь Простяков характеризует Рыжкова как человека, полностью некомпетентного в сфере финансов, с очень узким техническим образованием. Он вспоминает речь патрона, подводящую итог его премьерству, в которой он заявил, что «мы раньше сквозь зубы произносили слово „себестоимость“, а прибыль вообще считали чуть ли не иностранным словом, а теперь ведем речь о самофинансировании» (это был уже 1989-й)[1056].

Министр энергетического машиностроения (1983–1987) Владимир Величко, рассказывая, как растаскивались валютные фонды министерства, дает яркую иллюстрацию:

Еду в Свердловск, на «Уралмаш». Выпрашивается [на