года Черненко поддержал записку первого секретаря КПУ Владимира Щербицкого и председателя Совета министров УССР Александра Ляшко о необходимости существенного усиления инвестирования в металлургическую и угольную промышленность республики, которые уже почти десятилетие были «головной болью» для республиканских и общесоюзных властей и источником системных проблем для всей советской экономики[1079].

По мнению авторов записки, основной проблемой было недофинансирование капитальных инвестиций во всей группе отраслей. Вывод устаревших основных фондов в черной металлургии был в три раза меньше нормативов (1,2–1,6 % ежегодно вместо 3–4 %), финансирование работ по вскрытию новых пластов в добыче руды в карьерах отставало в полтора раза, а в шахтах — в два раза. На восстановление и обновление производства кокса для выплавки стали нужно было в два раза больше средств, чем выделялось. По угольной промышленности ситуация была еще хуже — из-за систематического недофинансирования предполагался ввод только трети новых мощностей от запланированного (по факту — один угольный разрез), что восстанавливало только пятую часть от выводимых из эксплуатации шахт. Ухудшалась и ситуация с квартирами для сотрудников металлургической и угольной промышленности. Очередь на квартиры росла на 3–5 тыс. человек в год при общей численности работников отраслей в 180 тыс. человек. Правда, финансирование Минуглепрома составляло примерно 85 % от заявленных потребностей. Собственно, дело упиралось в недостаток 1,2 млрд рублей капитальных вложений за пятилетку. Авторы записки также напоминали, что сокращение производства в республике вело к увеличению потребности в завозе высококачественного угля из других союзных республик, то есть его по факту надо было везти из Казахстана и России, а также социалистической Польши за тысячи километров[1080].

Вот почему мероприятия по активному обновлению металлургической и угольной промышленности в масштабах страны, а стало быть, увеличению капитальных инвестиций на это были объективно необходимы и впоследствии в новых экономических условиях дали безусловно положительный эффект. Другой вопрос — какой масштаб они должны иметь в период острого кризиса бюджета.

Черненко и Тихонов подошли к делу достаточно рационально. По записке Щербицкого и Ляшко необходимые деньги дали 8 октября 1984 года, даже с 20 %-ным превышением запрошенной суммы. Однако дали ровно столько, чтобы угольная промышленность Украины не скатывалась вниз по объему производства, а поднялась до нижнего предела, предусмотренного государственной Энергетической программой на развитие угольной промышленности. Остальное финансирование было бы возможно по мере дальнейшего уточнения планов на пятилетку[1081].

Совершенно иной масштаб дело приобрело, когда Горбачев и Рыжков получили всю полноту власти. Соратник Рыжкова, бывший министр черной металлургии Серафим Колпаков так характеризует программу колоссальных инвестиций в отрасль, сделанных в период перестройки:

Мы загрузили заказами все машиностроительные заводы СССР, стран социалистического лагеря и начали приобретать оборудование в Германии, Австрии, Франции, Японии, Италии и т. д. В результате… мы ежегодно устанавливали по 60 новых прокатных станов, реконструировали все домны… Такая широкомасштабная реконструкция позволила российским металлургам выживать и лидировать в «смутные» годы, начиная с 1991-го по настоящее время[1082].

Это не исключало и широкой раздачи средств другим отраслям. Так, в октябре 1985 года Совмин СССР выделил на реконструкцию 87 предприятий кожевенной и обувной промышленности РСФСР сразу 500 млн инвалютных рублей, которые должны были пойти на закупки нового оборудования у западногерманских и итальянских компаний[1083]. В 1989 году Александра Бирюкова пробила через Политбюро законопроект о выделении на закупки оборудования для легкой промышленности еще 20 млрд рублей, несмотря на его жесткую критику секретарем ЦК КПСС по экономике Николаем Слюньковым. Горбачев тоже сомневался в необходимости принятия проекта, однако она сумела его убедить, использовав, в частности, тот факт, что у нее в этот день был день рождения[1084]. Тут еще раз стоит напомнить о фильме «От зарплаты до зарплаты», где были прямо предсказаны подобные сюжеты.

В принципе, после переоборудования предприятий закупка у западных компаний их готовой продукции и материалов должна была сократиться, внутреннее производство — увеличиться, и получилась бы экономия. Но в реальности на это требовались как минимум годы.

Валентин Павлов обращает внимание на другой аспект усиленного инвестирования. «Ускорение» подразумевало первоочередное финансирование индустриального развития, и в него начали вкладываться средства, что повлекло за собой масштабное промышленное строительство. Ввод программы «Жилье-2000» означал по факту замораживание начатого строительства заводов и цехов и начало активного строительства жилья, которое требовало совершенно иных технологий и материалов. Их надо было запланировать заранее. В результате по факту и промышленное строительство остановилось, и строительство жилья ничуть не ускорилось, поскольку банально не хватало материалов для этого[1085].

Впрочем, бывший зампред Совмина СССР и председатель Госстроя (1985–1990) Юрий Баталин и бывший заведующий Отделом строительства ЦК КПСС (1986–1988) Александр Мельников в статье, опубликованной в 2005 году в ортодоксально-коммунистической «Советской России», опровергают Павлова. Если в одиннадцатой пятилетке средний годовой объем ввода жилищного строительства был около 110 млн кв. метров, то в 1986 году было построено 119,8 млн кв. метров, в 1987-м — 131,5, в 1988-м — 132,3, в 1989-м — 152,0, в 1990-м — 115,0. То есть на самом пике реализации программы объем вводимой площади вырос почти в полтора раза. В целом за пятилетку удалось ввести на 18 % больше жилья, чем за предыдущую, для чего было резко увеличено производство стройматериалов[1086].

Социальные страты, заинтересованные в «ускорении» милитаризации

Разработку реформы в сфере НТР поддерживал широкий круг научно-технической интеллигенции из ведомственных научно-исследовательских институтов, бурный рост которых в крупных городах в 1960–1970-е годы способствовал появлению новой социальной группы и превращал ее в политическую силу[1087]. За 1970-е годы число научных работников увеличилось в стране вдвое, инвестиции в развитие науки и техники возросли в три раза[1088]. Однако, как уже говорилось во второй части, оплата основной их части была низкая и зачастую проигрывала заработкам квалифицированных рабочих в той сфере, в которой они трудились.

Бывший глава 5-го управления КГБ СССР, отвечавшего за «идеологические диверсии», Филипп Бобков позднее так анализировал свой опыт:

Ведь какая сила была — младшие научные сотрудники. Это же был огромнейший мозговой потенциал. <…> А если бы этот потенциал раскручивать и поощрять, то, наверное, они бы по-другому себя вели. А ведь расшатывать строй младший научный сотрудник старался очень, потому что он нищим был[1089].

Осенью 1984 года руководство страны обратило внимание на эту проблему после весьма энергичного и обстоятельного письма академика ВАСХНИЛ и директора ВНИИ прикладной молекулярной биологии и генетики Георгия Муромцева. Он ярко обрисовал проблемы научно-технического и академического сообщества, где последние три десятилетия понижался реальный уровень зарплат («на