Когда он по привычке вытянулся в постели на спине, чтобы потом повернуться на бок, Томи бросила на него лукавый взгляд и, засмеявшись, кокетливо проговорила:

— А я знала, что вы сегодня будете петь.

— Каким же это образом? —спросил Мунэмити, искоса взглянув на Томи, свернувшуюся под одеялом. Оттененное черным бархатным воротником лицо Томи казалось сейчас особенно белым и свежим.

— Очень просто. Когда у вас побывает в гостях госпожа Ато, вы всегда поете «Бремя любви».

— Хо-хо! — усмехнулся Мунэмити.

— И не притворяйтесь, пожалуйста!

— Ничуть. Я просто никогда этого не замечал.

Пьеса «Бремя любви» — одно из произведений Сэами. Сюжет ее таков. Некий старик, дворцовый метельщик, пораженный красотой фрейлины, которую ему случайно довелось увидеть, воспылал к ней безумной страстью и стал жертвой коварного обмана. В театре школы Хосё, основанной братом Сэами, ставился вариант этой пьесы под Названием «Плетеный барабан» — пожалуй, более интересный вариант. Решив подшутить над влюбленным стариком, красавица фрейлина велит ему сплести из рогоза барабан, обтянуть его шелком и повесить на ветки багряника у пруда; она обещает показаться еще раз, если из этого барабана ему удастся извлечь хоть один звук. Барабан из рогозы, разумеется, не звучит, и старик остается ни с чем. С горя он бросается в пруд. Душа его после смерти превращается в злого духа, который преследует и мучает коварную фрейлину в наказание за ее надменность и жестокосердие. Эта глубокая по содержанию и прекрасная по форме вещь, написанная с присущим ее автору блеском, была одной из самых любимых пьес Мунэмити. Может быть, Томи была и права. Но он и в самом деле не замеч тил той закономерности, которую она установила. Ведь Миоко бывала у них пять-шесть раз в год, не чаще, и он теперь уже не помнил, что исполнял по вечерам в дни ее посещений.

Томи не раз спрашивала, не жалеет ли Мунэмити о том, что не женился на женщине своего круга? Встречаясь со светскими дамами, особенно с такими красавицами, как Миоко, он, может быть, и раскаивается? Ведь он мог сделать самый блестящий выбор и взять себе жену, ничем не уступающую Миоко, а он так и остался неженатым. И сей-, час Томи высказала ему свои мысли:

— Что ни говорите, ио где-то в глубине души у вас таится сожаление, и потому...

— И потому... я вспоминаю «Бремя любви»? — перебив ее, громко рассмеялся Мунэмити.

Он продолжал лежать на спине, голова его покоилась на двух белоснежных европейских подушках 119. Смех его был таким громким, что прокатился эхом под кипарисовым потолком. Мунэмити иногда хохотал просто оглушительно — обычно люди стесняются так смеяться. Хотя это случалось довольно редко, но уж если ему что-нибудь казалось смешным, то он давал себе волю, где бы ни находился.

В свое время Мунэмити хотели женить. Однако распространявшиеся потихоньку слухи, будто он не женился поч тому, что невеста отвергла его, были неверны. В действительности все было иначе: он сам отказался от брака с одной особой, родители которой из кожи лезли вон, чтобы заполучить его в зятья, после чего он возненавидел их лютой ненавистью на всю жизнь. Его отец, тогда еще здравствовавший, считал эту партию со всех точек зрения безупречной и хотел заставить сына жениться. Но Мунэмити не покорился отцовской воле, чем и навлек на себя гнев родителя. Мунэмити не захотел жениться потому, что еще в юности пришел к выводу: брак — это только сделка. В той среде, к которой он принадлежал, такое отношение к браку считалось вполне разумным. На того, кто не желал жениться по расчету, смотрели как на простофилю, не умеющего соблюдать свои интересы.

Отец и сын не уступали друг другу в упрямстве, между ними возник разлад на всю жизнь. Старый граф умер, не примирившись с сыном.

— Не женюсь совсем! — заявил Мунэмити и еще ни разу не раскаивался в своем упорстве. Он нисколько не сомневался, что если бы взял себе жену из своего круга, то пусть бы она даже была лишь номинальной женой (а так обычно и бывало в браках «по расчету»), он все равно не имел бы той свободы, какой пользовался сейчас. Разве мог бы он тогда позволить себе это спасительное уединение?

Не поворачивая головы и продолжая пристально смотреть на высокий затененный потолок, куда не достигал свет ночника, Мунэмити возразил:

— У тебя нет причин ревновать.— И затем с расстановкой, как бы рассуждая сам с собой, добавил:—А та пьеса и по музыке и по танцам настоящий шедевр.

Не подозревая, что плетеный из рогоза барабан — это лишь злая шутка надменной красавицы и мечтая лишь о том, чтобы хоть раз еще увидеть ее, старик дворцовый метельщик ставит на карту свою жизнь. Создавая этот образ, великий Сэами, быть может, имел в виду человечество, которое, несмотря на предательство и обман, продолжает верить в пустые посулы изменчивой судьбы и с такой же страстью и тоской вечно к чему-то стремится и бьет в барабан, который не может звучать... Мунэмити погрузился в глубокое раздумье. Ну а он сам? К чему он стремился и что принесла ему судьба? Неужели он так и прожил жизнь, чуждый стремлениям и идеалам остальных людей? Знал ли он какую-нибудь радость, кроме той, что доставляло ему искусство Но? Ни богатство, ни знатность, ни положение в обществе не принесли ему счастья. Он ничего не желал и ни на что не надеялся. Он умел ненавидеть и презирать. А любить? Разве он кого-нибудь любил? И даже эту женщину, с которой он вот уже тридцать лет спит рядом и стоит ему протянуть руки, как она тотчас очутится в его объятиях,— может ли он сказать, что когда-нибудь по-настоящему ее любил?.. Один, всю жизнь один!

Мучительная тоска сдавила ему сердце. «В этом мире блаженства нет — одни лишь муки ада»,— вспомнилось Мунэмити буддийское изречение, и он почувствовал, будто леденящий ветер смерти вдруг пахнул ему в лицо.

Не то в парке, не то на кладбище закричала сова. Слов-: но по этому сигналу Мунэмити повернулся на бок, лицом к Томи. Ему показалось, что ее умные черные глаза пытливо смотрят на него. Нет, окаймленные густыми ресницами гладкие