— К брату я могу съездить в любое время. А в Бэппу мне спешить нечего. Ведь госпожа Ато приехала одна, ученика моего она не привезла. Я не думаю, чтобы ей не терпелось меня увидеть. В конце концов, кто я для нее? Какой-то жалкий служащий, бедный учитель. Это не те люди, с которыми я могу держаться на равной ноге.

— Тем более вам следует нанести ей визит. Так уж принято в обществе,—-возразила невестка.— Кроме того, провинция — это не Токио, здесь не полагается являться с пустыми руками, и подарок должен соответствовать общественному положению семьи Канно.

Она велит завтра на утреннем базаре купить для виконтессы какую-нибудь рыбу получше, хотя бы морского окуня.

Сёдзо попросил ее подождать дня два. Съев рис, политый горячим чаем, с несколькими ломтиками хрустящей на зубах моченой мускатной дыни (по традиции у них ее мочили по-нарски — в ароматной водке вместе с редькой, баклажанами и корневищами лотоса), он встал из-за стола. К поданной на десерт клубнике он и не притронулся.

Комната его была на втором этаже, куда вела старинная лестница со ступеньками в виде ящиков, которые сбоку имели ручки и могли выдвигаться. Поднимаясь в полной тьме по этой лестнице, Сёдзо сердито ворчал... Еще в те годы, когда он был школьником, невестка отнюдь не проявляла к нему особой симпатии. Когда же он после ареста и исключения из университета вернулся домой, она и вовсе невзлюбила его. Неблагонадежный родич, опозоривший семью! Она чуралась его как прокаженного и в конце концов выжила из дому, он вынужден был уйти к дяде. После всего этого ее теперешнее чуть ли не сердечное отношение к нему казалось чем-то необычным. Впрочем, корни этой перемены не так уж трудно было отыскать. Обвинение Киити в нарушении избирательного закона, его арест и заключение в тюрьму, несомненно, сильно на нее повлияли. Но еще больше, пожалуй, ее потрясла смерть их старшей, пятнадцатилетней дочери, которая этой зимой после двух дней страшных мучений умерла от заворота кишок.

Не только Сёдзо, но и все окружающие почувствовали, что Сакуко сильно переменилась за последнее время. И все же она не могла установить ни с родственниками мужа, ни с приказчиками, ни с рабочими винокурни тех с виду простых дружелюбных отношений, которые были характерны для патриархального уклада старинных торговых домов, чем в прежние времена особенно отличался дом ее свекра — человека разумного, щедрого и демократичного.

Исстари в этих краях было принято называть хозяйку «матушкой». Ее же с самого начала называли госпожой. Это было самым ярким доказательством того, что с первых же дней между Сакуко и домашними появилась отчужденность.

Сакуко пришла из другой среды, со своими привычками и манерами. Ей сразу же не понравились ветхозаветные порядки и нравы, господствовавшие в доме, и она начала помышлять о реформах. Однако вскоре она поняла, что пытаться вводить новые порядки в магазине, на винокурне, в погребах и на складах было бы безрассудством. Хотя ветви стародавних традиций и здесь уже были основа-: тельно обломаны, но их корни сидели глубоко и были крепкими. Тогда она все внимание сосредоточила в сфере «внутренних дел». Домоводство и прежде всего кухня всегда были целиком подвластны хозяйкам, и уж тут она решила ни на какие компромиссы не идти и все переделать на свой лад. Сакуко начала с кухни, где раньше день и ночь кипели котлы, шипели огромные сковороды, словно в доме круглые сутки шел пир горой. Расхаживая с видом полководца между плитами и очагом, она громким голосом отдавала приказы, добиваясь устранения всяких излишеств, соблюдения экономии и полного послушания. Она действовала строго в духе рекомендаций журнала «Друг женщины». Однако не встретила ни понимания, ни сочувствия со стороны слуг и закосневших в своем консерватизме домочадцев. Поднялся ропот, о ней стали злословить. Скряга! Привыкла у себя скопидомничать и здесь хочет повернуть все по-своему. Она забывает, что хозяин «Ямадзи» не какой-нибудь чиновник, не губернатор. Какие у губернатора доходы? Известное дело! Жалованье, что каждый месяц выдается в конвертике,— вот и все! Не удивительно, что она крохоборничает... Правда, ее хулители отлично знали, какой властью еще пользуются губернаторы, но они вовсе не желали молиться на губернаторскую дочку. Во всяком случае они не собирались уважать ее больше, чем «матушек». Они привыкли думать, что купец склоняет голову только перед тем, кто у него покупает и дает ему возможность наживаться. Неповиновение новой хозяйке доставляло им особое удовольствие еще и потому, что давало выход их антифеодальным чувствам. Прошли ведь те времена, когда нужно было кланяться и угождать каждому, кто носил усы (В Японии простолюдины не носили усов) или ходил с золотыми галунами.

С Сакуко произошло примерно то же самое, что в свое время с некоторыми помещиками в царской России. Замыслив изменить систему обработки земли, они начинали вводить у себя разные новшества и наталкивались прежде всего на сопротивление своих же крепостных крестьян. В конце концов все их затеи кончались ничем.

Успехи Сакуко по части реформ свелись к тому, что ужин стали подавать в небольшой гостиной, обставленной, как столовая в богатом городском доме. Но только ужин. Завтракали и обедали в прежней столовой. Это была неуютная, длинная, словно коридор, комната; у задней стены ее высились полки со старинной посудой. Столовая исстари считалась штаб-квартирой матушек-хозяек. Двустворчатая стеклянная дверь находилась прямо против такой же двери магазина, отделенного от столовой коридором с каменным полом, и весь магазин, вплоть до прилавков с бочонками сакэ, виден был как на ладони. Тут же за стеклянной дверью была будка с телефоном, и каждое произнесенное в ней слово отчетливо слышалось в столовой.

Двор Канно отличался от дворов местных купцов. От ворот к магазину и винным погребам вела широкая мощенная камнем дорожка. Из дверей и окон столовой видны были ворота и эта дорожка. Таким образом, столовая становилась чем-то вроде контрольно-пропускного пункта, что было весьма важно.

Младшие приказчики и подсобные рабочие ели тут же в магазине, сидя на деревянном полу. Выходило, что они питались как бы в одном помещении с хозяевами и их домочадцами. Разделяло их лишь несколько метров, и разница состояла лишь в том, что одни сидели прямо на полу, а другие — на циновках.

Внешне это выглядело так, что хозяева живут на виду у своих работников и не проводят между ними и собой никакой грани. Однако такая простота и непринужденность отношений давали хозяевам возможность надзирать за работниками.