– А как же клятвы, Си-чжанфу?[419] Неужели вы хотите сделать нашу свадьбу еще более тайной и бесшумной? У меня есть одно предложение – уверена, вам понравится.

И прочитала нараспев:

Лист пожелтелый, лист пожелтелый

Ветер несет в дуновенье своем.

Песню, мой милый, начни – я хотела

Песню продолжить, мы вместе споем!

Лист пожелтелый, лист пожелтелый

Ветер кружит и уносит с собой.

Песню продолжи, родной, – я хотела

Песню окончить с тобой[420].

– Разве не символично, Си-чжанфу? Мы познакомились с вами в саду благодаря стихотворению, и сейчас стихотворение звучит искреннее любой клятвы.

– Моя мать, – тихо сказал Сяньцзань, – очень ценила поэзию, здесь повсюду скрываются мраморные таблички с отрывками ее любимых стихотворений. Более всего их любил мой самый младший брат, но, мне кажется, я нашел, что ответить вам… Си-фужэнь.

Я в столице теперь, где сливаются русла трех рек,

Ты – на юге далеком, где Великого озера гладь.

Через эти хребты и потоки, чтобы снова друг друга обресть,

Нужно птицей лететь или быстрою рыбою стать.

На одно бы мгновенье увидеть твой ласковый взгляд,

Вновь чарующим звукам речей твоих нежных внимать.

Обнимая одежды, всю ночь по постели мечусь

И во сне твое имя могу до утра повторять.

Страшно мне, что другому любовь ты отдашь,

А не будет тебя – в этой жизни мне что еще ждать?![421]

– Прекрасные стихи. – Чжан Сяомин нежно погладила его руку. – Я скажу еще кое-что. Морю не страшно обилие воды, сокровищнице не страшно обилие драгоценностей; людям не страшно обилие счастья, ученому не страшно обилие знаний[422]. Разреши себе быть счастливым, сяо Цзань[423]. Именно себе, не своей семье или другим людям.

– Я привез с Ярмарки Пряностей семена коричника ароматного, – ответил Сяньцзань невпопад, оглушенный теплом и мягкостью ее голоса. – Мне рассказывали, что в далеких странах на западе из него вьет гнездо чудесная огненная птица. Давай посадим его сегодня? Как знак, что мы вернемся, как знак того, что беда может пройти стороной.

– Как скажешь, сяо Цзань. Дорога будет завтра, но сегодня есть только мы. Я рада разделить с тобой этот день и все прочие дни, сколько их нам отпущено.

* * *

– Сюнди[424], сюнди, ты меня слушаешь?

Ючжэнь вздрогнул и выронил палочки для еды – хорошо не вместе с миской.

– Да, цземэй[425], что такое?

– Это я тебя спрашиваю, – фыркнула Цю Сюхуа, отставляя опустевшую посуду. – Может, поешь все-таки? Вроде бы ты еще не научился питаться солнечным светом – да и со светом здесь беда, вон сколько пепла в воздухе, когда еще осядет…

– Да, конечно, – виновато улыбнулся Ючжэнь, вновь берясь за палочки и подцепляя немного риса.

Они провели бок о бок уже достаточно времени, и явная неловкость меж ними улеглась, позволив перейти на столь близкое обращение друг к другу; Ючжэнь не помнил, как и когда так вышло, но «цземэй» ложилось на язык так легко и естественно, что ему не хотелось доискиваться причин. Цю Сюхуа заботилась о нем – в своей привычной грубоватой манере.

И с нее сталось бы накормить его насильно – а потому проще было подчиниться. Рассказать ей о своих раздумьях, уводящих от окружающего мира прочь, Ючжэнь пока не мог.

А раздумья были очень усердные. Если достучаться до богов путем обычных молитв не выходит, надо искать другой способ. Единственным известным ему владел клан Чу Юн: как-то ведь у них получилось призвать своего покровителя? Однако Чу Юн почти уничтожен, все выжившие остались в бамбуковых лесах, а здесь Ючжэнь никого не знает. Разве что…

Быстро доев рис и торопливо запив водой прямо из кувшина, он расправил одеяние и заторопился вниз с холма. Лагерь постепенно пробуждался. Сегодня многие уже вернутся в свои резиденции – значит, надо спешить.

– Сюнди, да что с тобой? Куда ты? – крикнула вслед Цю Сюхуа, ответа не дождалась и, подхватив меч, побежала следом.

Племянник главы Хань Ин сидел возле шатра и менял струны на гуцине, бережно и ласково проводя пальцами по светлому лакированному дереву. Каждую струну он трогал несколько раз, проверяя натяжение и звучание, и казалось, что инструмент и хозяин общаются на языке музыки. В монастыре Тяньбаожэнь духовным мелодиям уделяли большое внимание, и Ючжэнь по праву считал гуцинь главным инструментом, исцеляющим душу. Флейта ди тоже выдавала пронзительные, волнующие мелодии, но гуцинь обладал редкой способностью приводить в гармонию и душу, и тело. «Надеюсь, однажды мне доведется услышать, как играет совершенствующийся», – подумал Ючжэнь и обратился к заклинателю:

– Молодой господин Хань сможет уделить этому скромному даосу немного времени?

– Рад снова видеть вас, даочжан, – Хань Дацзюэ отозвался без улыбки, но приветливо, закрепляя последнюю струну и убирая гуцинь в чехол за спиной. – Чем могу быть полезен?

– Этот даос должен поговорить с кем-то из клана Чу Юн по очень важному делу.

За спиной недоверчиво охнула Цю Сюхуа:

– Сюнди, ты с ума сошел? Зачем тебе эти недоумки?

Ючжэнь оставил ее реплику без внимания, глядя только на Хань Дацзюэ. Тот явно был удивлен, но спокойно ответил:

– Боюсь, здесь вы не найдете много адептов Чу Юн. С главой У прибыло всего несколько человек, но, если ваше дело и впрямь важное, вам стоит обратиться к супруге главы, госпоже Чжунай из клана Чу, дочери Чу Мидяня. Рядовые адепты вряд ли расскажут вам многое.

– Благодарю молодого господина Хань, – поклонился Ючжэнь. – Где этому даосу найти У-фужэнь?

– Нефритово-зеленый шатер с вышитым коричневым изображением Летучей Рыбы, там, дальше к востоку, – показал Хань Дацзюэ.

Ючжэнь поспешил туда, Цю Сюхуа – следом, изрядно озадаченная, но все же державшая свое мнение при себе. Юноша был ей за это благодарен: партизанская война на землях Чу Юн и недавняя готовность прочих кланов пойти навстречу Цинь Сяньян и рассмотреть доказательства их невиновности изрядно поколебали мнение девушки о «предателях и их пособниках».

Безусловно, проще жить, веря лишь в одну правду; однако если тебе открылась правда другая и от увиденного уже не отмахнуться, остается только принять ее: истинное слово, как лекарство, часто горько, зато вылечивает. Цинь Мисюин мудра, прочие кланы не отворачиваются от ошибок прошлого, а значит, миру еще можно помочь.

И кто знает, вдруг Ючжэню тоже удастся внести свой вклад?

Адепт в цветах У Минъюэ поглядел на Ючжэня с большим сомнением, когда тот изложил ему свою просьбу, но жену главы все же позвал. Высокая молодая женщина, зеленоглазая и стройная, смотрела неприязненно, но спросила все же вполне в рамках приличий:

– Даочжан, чего вы от меня хотите? Не припомню, чтобы монахов интересовали дела совершенствующихся.

Цю Сюхуа с шумом втянула воздух, но вновь промолчала.

– У-фужэнь, – Ючжэнь призвал на помощь всю свою убедительность, – прошу простить этого скромного даоса за дерзость; возможно, вам неприятно об этом говорить, но больше мне спросить некого. Известен ли вам способ, которым воспользовался ваш клан для призыва божественного покровителя?

Она отшатнулась, зеленые глаза вспыхнули гневными красными искрами, а лицо, напротив, побледнело.

– Да как ты смеешь задавать мне такие вопросы?! Тайны клана покоя не дают или стремишься вновь напомнить о непростительном деянии?! Так не стоит, мы уже расплатились гибелью почти всех адептов!

– У-фужэнь, выслушайте даочжана, – прозвучал спокойный голос, и перед Ючжэнем встал Хань Дацзюэ. Очевидно, движимый любопытством, он все же пошел следом, и теперь его помощь оказалась весьма кстати. – Он помог мне и дяде выяснить правду о смерти моего отца и сделал это совершенно бескорыстно. Глава Цинь говорила о нем только хорошее, я убежден, что им движет не злой умысел, а благородная причина.

Чу Чжунай