событиями, выстраивают более привлекательный сюжет, способствующий широкому распространению буддийского учения. В них с холодным безразличием относятся ко всему тому, что как-то связано с конкретным человеком и его непростой судьбой. При этом надо иметь в виду, что Канона, общего для всех течений и направлений буддизма, не существует.

Создание метафизического образа требует совершенно иного подхода, чем сочинение исторических хроник или деловых документов. Это происходит не только потому, что недоступные житейскому опыту фундаментальные принципы бытия проявляются подобно зыбким теням и похожи на обрывки хрупких и ускользающих снов, а скорее всего, потому, что состояние религиозного экстаза, в котором явь замещается мечтой и предчувствием того, что находится по ту сторону жизни, требует отстранения от всего будничного и прозаического. Последователи новых учений не отказывают себе в удовольствии находить неожиданные, большей частью фантастические и сказочные сюжеты, объясняющие необходимость других, чем прежние, путей, ведущих людей к освобождению от пут несовершенного мира.

Тут будет уместным, надеюсь, провести аналогию со старинными домами из числа тех исторических памятников, которые находятся под охраной государства. Как бы ни менялось их декоративное оформление, как бы ни перестраивались они изнутри, их изначальный дух, их первоначальный облик не так-то легко уничтожить всеми этими появившимися новшествами. То же самое происходит с учениями пророков в их первоначальном изложении. Живое устное Слово Первоучителей, когда-то заученное их последователями и позднее зафиксированное письменно, в лучшем случае сохраняет тот же смысл, а в худшем — искажается, слегка или основательно, из-за неверного понимания или при неточном переводе на другие языки. Все это неизбежные издержки бытования священных Писаний. Ведь они распространялись на протяжении больших отрезков времени и на удаленных друг от друга пространствах. Не избежали подобной участи и буддийские сочинения. Более того, некоторые из них настолько противоречат друг другу, что их просто невозможно свести в единый, признаваемый всеми буддистами Свод.

Хочется думать, что, несмотря на отсутствие у буддистов, как, впрочем, и у индусов, священной книги, подобной Библии или Корану, учение Гаутамы Будды во всех его трактовках и при различных путях к конечной цели объединяет нечто общее. А именно: преодоление ущербности сознания путем его последовательной и терпеливой гуманизации. Отказ от своего эгоистического «я», полное его забвение открывает сердце человека для любви и сочувствия к другим людям. «Я» замещается всеобъемлющим понятием «Мы».

Его Святейшество Далай-лама XIV с впечатляющей четкостью конкретизировал эту мысль: «Если расширить свое „мы“ до пределов человечества, то некому будет противостоять, некого бояться и ненавидеть. Это значит обрести мир, где нет ничего „твоего“, потому что он принадлежит тебе весь. Мир в душе. И во всем мире»[294].

Гаутама Будда убедился в идентичности и общности всех земных существ. Приведя в движение колесо своего учения, он перенаправил во времени и пространстве эволюцию божьих тварей на тот путь, на котором для них исчезает всякая необходимость пожирать друг друга.

Не в этом ли мудрость учения, предложенного Гаутамой Буддой? Ведь он пошел против течения, будучи уверенным, что река жизни изменит русло и двинется за ним — в другую, противоположную прежнему течению сторону. И в этот новый поток войдут его последователи.

В ту пору полного разброда и шатания с помощью буддистов верхи смогли произвести капитальный ремонт в ставшей неэффективной ведийской идеологической системе. Иногда стоит немного расшевелить и умственно напрячь духовных учителей, мудрость и знания которых еще вчера не подвергались сомнению. Известно, что это идет на пользу делу и укрепляет власть правящей элиты.

Да и по поводу чего было конфликтовать с Гаутамой Буддой тогдашним правителям? Новое учение провозглашало праведной ту жизнь, в которой человек возвышается добродетелью и терпением. И одновременно в нем утверждалось, что возмущение против существующих порядков приводит людей к деградации и падению. А разве история не подтвердила его правоту? Вот почему поддержка самого Первоучителя и его идей со стороны властей предержащих была постоянна, а после его ухода из земной жизни они превратили основателя буддизма в культовую фигуру и приписали ему почти божественное происхождение. Недаром ведь социальный статус Гаутамы Будды как сына правителя небольшой олигархической республики в агиографической о нем литературе со временем был невероятно завышен — перед нами предстает, если судить по количеству слуг, сотрапезников и наложниц, великолепию жилища и ошеломляющему богатству, даже не царский сын, а сын могущественного императора. Сказочный Восток сопровождает нас практически во всех его жизнеописаниях.

Часть третья. Жизнь наперегонки с вечностью

Глава первая. Кто голоден, тот и холоден

О райском местечке Урувилве, которое стало адом для Сиддхартхи Гаутамы, о пяти аскетах, примкнувших к нему непонятно зачем, о смертельной диете, укрепляющей волю и разрушающей тело, а также о том, чем все это закончилось, и о пересмотре Гаутамой Буддой смыслового содержания ведического понятия «тапас»

Сиддхартха Гаутама покинул Удраку Рамапутру и несколько дней, не торопясь, шагал по неоскудевающей земле Магадхи, останавливаясь лишь на ночлег. Он шел, не зная определенно, какое место выберет для своих аскетических подвигов. Пройдя местность Гайю, он оказался неподалеку от местности Урувилвы. Точнее, между Гайей и Урувилвой он уперся в холм Дансири около деревни пастухов Сананигама. Время было благодатное — сентябрь. Только что закончились проливные дожди. Урувилва относилась к владениям главнокомандующего армией царя Бимбисары. Местность ему сразу понравилась своей естественной красотой, созданной природным ландшафтом. Холмы определяли рельеф местности. Особенно выделялся холм с крутыми склонами, местами заросший щетиной кустарников, а кое-где деревьями. Ближе к вершине виднелся зев пещеры. В эту пещеру он в тот же день заселился.

Неподалеку от подножия холма располагалась тенистая роща с огромными деревьями. А за ближайшей деревней начинался вековой лес, идущий чуть ли не до Урувилвы и даже дальше. Горная речушка под названием Неранджара, текущая меж высокими берегами, добавляла лирический настрой в эту романтическую картину, каждое утро снова и снова возникающую перед его глазами. Река была неглубокая и чистая. Но купание в ней его расслабляло и настраивало на ненужные мысли.

Это была индийская глубинка со своеобразным укладом жизни. Месяца три Сиддхартха оставался совершенно один, питаясь кореньями, орехами и некоторыми травами в соответствии с рекомендациями Бхаргавы. Он наивно полагал, что избавление от лишнего веса сделает его легче и ему будет намного проще взмыть над землей, заполнив освободившееся от плоти пространство внутренним жаром, который к тому же высушит его всего, как поленницу попавших под тропический ливень дров.

Сиддхартха позднее отрегулировал свою аскезу, избрав в качестве стратегии ее