После многих лет жизни в этом тумане у меня начался серьезный синусит. Грязь стекала по моему горлу, как густая вода из крана. Меня пришлось оперировать. Мои носовые пазухи выковыряли и набили ватой. Ночью после операции я лежал в постели и проснулся от того, что издаю звуки гллк-глккк-галкх-гллк. Как будто я сглатываю во сне и думаю: «Что это за теплая склизкая гадость?» Я протягиваю руку, включаю свет, и – о боже! – из носа льется кровь! Капает, как тонкая струйка воды из крана, когда ты пытаешься влить воду в маленькую дырочку водяного пистолетика. Только это был не кран, а мой нос. И это была не вода… а кровь.

Я испугался. Сказал жене: «Тереза! Срочно!» Она пошла в другую комнату и принесла туалетную бумагу. Через минуту все промокло. Еще один рулон: промок. Кровью. Когда человек видит столько крови, это – «Вызови скорую!». Приехала скорая, отвезла меня в больницу. Я лежу, никто ничего не делает. «Эй, ребята! Я здесь истекаю кровью!» В этой больнице ничего не могли сделать с моим кровотечением, поэтому набили меня ватой и отправили в «Масс Дженерал». В час ночи мне прижгли нос, и кровотечение прекратилось. Два часа ада! Кровь повсюду! Мне сделали операцию, потом все было хорошо. Мой нос до сих пор цел, спасибо. Да и в легких нет грязи: кхх-кхх-кхх-кхх-кхх. Вы что-то слышали?

Когда я первый раз, так сказать, облажался со своими легкими, люди начали говорить: «У Стивена Тайлера рак!» На самом деле в моем горле лопнул сосуд. Когда мне сделали операцию, доктор сказал: «Три недели не разговаривать». И как мне с таким справиться? Я вернулся через пару дней, и он сказал:

– Вы разговаривали!

Я решил поразмышлять, поэтому ответил:

– О чем вы говорите, док? На этой планете нет ни души, которая сможет промолчать хоть день, какие там три недели. Если только не замотать рот скотчем. Мы люди, мы приматы, мы разговариваем, и разговоры – это моя жизнь. Люди говорят во сне, говорят сами с собой, а меня вообще привили иглой фонографа!

– Стивен, еще одну неделю! – это он повторял три раза. Вся канитель длилась пять недель – это был ебучий кошмар.

Лопнувший кровеносный сосуд в горле лечат просто поразительно. Мне в горло вставили крошечную камеру с прикрепленным к ней лазером. На компьютере нарисовали линию вокруг пятна зеленым лазерным лучом, а затем удалили ее, как предложение в текстовой программе. Просто кликнули и все исправили. Доктор Цейтельс сидит там с зеленым лазером и говорит: «Удалить, удалить, удалить, удалить…» Зеленый лазер съедает кровь под кожей, испаряет ее, и вот ее нет! «Звездный путь». Я наблюдал за этим на мониторе, это было не-блядь-вероятно.

Если я заболею, то придется отменять концерты. А когда Aerosmith отменяет концерты, это стоит миллион долларов!

Пока доктор Цейтельс работал с моим горлом, я сказал ему:

– У меня есть идея. Мы играем в Миннеаполисе. Может, вы полетите со мной на концерт? Возьмете все снаряжение, чтобы снять меня перед концертом, во время соло Джо и после концерта. Тогда вы увидите, каково это – быть мной, – и я продолжаю: – Док, может, мы сделаем это публично?

– Видите ли, никто раньше не делал эту операцию на запись.

– Мы сделаем. Я вокалист – вам не найти более драматичного кандидата на эту операцию.

Мы думали об этом шесть или семь лет, а потом просто сняли пленку, на которой он обрабатывал кровеносные сосуды лазером, и потом мы вместе продумали детали.

Я думал, что лучше им записать, как я пою Dream On. Когда он работал с моим горлом, я сказал:

– О, черт! Если вы будете снимать, как я пою Dream On, пока сижу в кресле, то пусть будет припев: «Мечта-а-ай!»

Я не смог бы спеть, если бы док лез мне в горло, поэтому он работал через нос. Вставил микрокамеру, и я правда зажигал: «МЕ-е-ЧТА-а-АЙ… ДАаа-АА!»

В итоге эта съемка оказалась в «Человеческом теле» National Geographic. Когда снимали шоу, можно услышать, как я пою в кресле, как говорит доктор, и все такое, и когда я пел, туда вставили кусок, где я по-настоящему исполняют эту песню на сцене.

Пока я был в Массачусетском технологическом университете, доктор Цейтельс устроил мне экскурсию по лаборатории. На меня надели красный комбинезон и отвели в лабораторию, чтобы я мог посмотреть, как у крыс растут человеческие уши. То, что они там делают, – чистая научная фантастика. Они рисуют органическую паутину с человеческой кожей и прикрепляют ее на крысу, так что теперь она получает кровоснабжение, поглощает его – это называется осмосом.

Весь этот выпуск National Geographic был очень интересным, потому что в нем описывалась физика вокала, как твое горло функционирует в качестве инструмента, как оно может меняться, таять, крутиться и выжимать из мира эмоции. Спетые слова – это мутированный написанный текст. Ты обдумываешь фразу в песне, и твой мозг меняется – слова очень странно себя ведут, когда они смешаны с музыкой. Что вообще такое музыка? И как ба-да-бум-бум становится песней? Когда мы поем, то выражаем эмоции тональностью своего голоса; ноты меняют форму слов. Тональность определяет эмоцию: восхваление, стоп, внимательней, комфорт. Мелодия с высокими нотами успокаивает ребенка; секунды напрягают. Музыка правда трогает. Звук – это прикосновение на расстоянии; он касается твоего мозга.

В монотонной речи есть что-то машинное. Когда язык тонален, слова выражают разное значение от нот. В английском языке тон ничего не значит, но, например, в китайском от тональности напрямую зависит значение слов. В зависимости от тона «ма» может значить «мать», «травка», «лошадь» или «укор». Китайцы очень ловко передают значение тональностью, но идеальный слух – это большая редкость: это как жить с камертоном в мозге. У всего есть голос и нота: автомобильный гудок – это фа, колокольчики – где-то между ре-бемоль и си. Идеальный слух примерно у одного человека из десяти тысяч. У Моцарта, Баха и Бетховена был идеальный слух.

Я всю жизнь слушаю певцов и понимаю, какие могут очень хорошо петь и до сих пор не научились. Дело совсем не в идеальном слухе и уроках музыки. Тысячи людей хорошо поют с натренированными связками. Редкость найти тех, у кого есть характер в голосе. Странные голоса с характером – вот мое определение отличного голоса. После моего первого альбома люди говорили:

– Стивен, я знаю,