и подошел к генералу. Он положил неловко руку на плечо Анами и сказал: «Я прекрасно это понимаю. Но, Анами, я уверен, что Императорский дом будет находиться под надежной защитой, потому что наш император неукоснительно выполняет все священные обряды для зимы и осени и следует всем предписаниям, которые были завещаны нам императорскими предками [другими словами, потому что он набожен]».

«Я также уверен в этом», — с трудом произнес Анами, слезы текли по его щекам. Он низко поклонился, потом повернулся и тихо вышел из кабинета. Сакомидзу молча проводил его до входной двери. Анами сел в штабную машину и поехал к себе в военное министерство. Сакомидзу вернулся к Судзуки, который стоял у окна. Премьер повернулся к секретарю и мягко сказал: «Анами приезжал попрощаться».

Одиссея профессора Асады еще не завершилась, а собранные им ценные научные данные о бомбардировке Хиросимы не были до конца обработаны. Была достигнута договоренность, что он доложит о своих исследованиях командованию флота. Встреча проходила в бомбоубежище министерства флота. Начальники отделов и департаментов собрались послушать Асаду.

Взглянув на свою аудиторию, состоявшую из высших чинов флота, профессор заметил, что все присутствовавшие угрюмо молчали и были взволнованы. Именно тогда он узнал, что Япония капитулировала.

Официальные представители флота посоветовали Асаде остановиться на военно-морской базе Оокаяма, расположенной недалеко от Токио. Они настаивали на его скорейшем отъезде из столицы, потому что ожидалось очень важное сообщение 15 августа, которое, возможно, могло привести к бунтам в Токио. Правительственные учреждения и армейские и флотские здания могли стать объектами нападения, и было безопаснее уехать из города.

Асада отправился на Токийский вокзал. Его кирпичный остов был цел, но крыша и все, что находилось внутри здания, выгорело. Его перекрыли тем, что попалось под руку. Курсировал всего один поезд, и по расписанию он должен был отправиться в 10:30. Профессор позже вспоминал:

«Поезд был забит битком. Люди лежали на багажных полках, уцепившись руками за стенки и потолок, чтобы не упасть. Моряк, который сопроводил меня на станцию, долго искал для меня места, заглядывая в каждый вагон, пока не нашел его в последнем. Мне сказали, что он был предназначен для морских офицеров, поэтому я сел именно в него. В Офуне [в одиннадцати милях от Иокогамы] в вагон зашла большая группа офицеров-моряков. Они направлялись в Корею. Увидев меня, они потребовали, чтобы я сошел. Один из офицеров, что ехал со мной, осветил фонариком погоны севших в поезд и обнаружил, что все офицеры были лейтенантами. Мой попутчик был старше их по званию, поэтому они отдали ему честь и перестали спорить со мной. Таким образом, я смог остаться в вагоне.

Когда поезд приблизился к Одаваре [в 50 милях к юго-западу от Токио], я увидел, что город, подвергшийся бомбардировке, горит во многих местах. Была ночь на 14 августа».

Токио тоже был в огнях пожаров, но причиной их были не авианалеты. Виновниками их были сами японцы, которые поджигали здания правительственных учреждений. Так в ярком пламени сгорали история и будущее императорской Японии.

На лице военного министра плясали отстветы пожаров, когда он выходил из своей машины у подъезда здания военного министерства в Итигая. Пейзаж напоминал Дантов ад. Повсюду от горевших в огромных кострах документов, книг и ящиков картотек в небо поднимались столбы дыма. Люди бегали взад-вперед с кипами бумаг и разных документов в руках, подбрасывая все новое топливо в костры. Была объявлена воздушная тревога, но казалось, никто этого не заметил.

Ощущая небывалую усталость и тщетность всех усилий, Анами прошел в свой кабинет, отвечая кивком на приветствия тех, кто встречался ему на пути. Министр словно в забытьи прошелся по своему кабинету, просмотрел содержимое ящиков рабочего стола, вызвал полковника Арао и спросил его, где генерал Ёсидзуми.

Арао объяснил, что Ёсидзуми уехал на ночь к своей семье в Тибу недалеко от Токио, что генерал не спал в последние пять дней. Анами предложил Арао сигару. Затем несколько «молодых тигров» собрались в приемной министра. Они не были прежними. Они сильно изменились. Их переполняло недоумение. «Как такое могло произойти?»

Вместо открытого возмущения и гневного обличения произошедшего, вместо клятв не допустить заключения мира, озадаченные офицеры только обменивались репликами, выражая различные точки зрения. Одни заявляли Анами, что теперь им ничего не остается, как покончить жизнь самоубийством; другие призывали уйти в горы и следовать тактике выжженной земли. Оставались и те, кто был полон прежнего энтузиазма и намеревался расправиться с пацифистами-предателями. Но уже ни у кого не было надежды на победу.

Анами был слишком взволнован, чтобы долго говорить. Но все же он не преминул заметить: «Эта война проиграна. Предоставьте все остальное мне». Его мрачное настроение и слова отрезвили всех присутствовавших, и они покинули кабинет. Военный министр собрал свои вещи, включая короткий церемониальный меч в ножнах из полированного вишневого дерева, и вышел из здания. По-прежнему вздымались вверх над пожарищами огромные языки пламени, когда он в штабной машине отправился в свою официальную резиденцию в Миякэдзаке.

Императору не терпелось записать свой указ, чтобы потом его могли проверить технические специалисты и подготовить его для радиопередачи на следующий день в полдень. Но когда он уже собирался поехать в специально отведенное для этого административное помещение в здании министерства императорского двора, завыли сирены воздушной тревоги, отчаянно предупреждая о приближении Тэки-сан («господин враг»). Существовало незыблемое правило, что император не должен рисковать; он не имеет права покидать бомбоубежище, пока не прозвучит сигнал отбоя воздушной тревоги.

Хирохито терпеливо ждал целый час, но все-таки не выдержал и обратился к камергеру Ириэ и настоял, чтобы его отвезли в министерство императорского двора. Он верил, что чем раньше он запишет свое обращение, тем скорее закончатся страдания его народа.

Поэтому Ириэ велел подать к главному входу во дворец машину, и император медленно поехал в кромешной тьме по территории дворцового комплекса к громоздкому зданию министерства двора. Было 11:25 ночи. Хирохито был в военной форме. Он поднялся на третий этаж и вошел в административное помещение, торопясь скорее приступить к делу.

Микрофон был укреплен на стойке, установленной перед двумя вышитыми экранами. У окна стояли в ряд министр информации Симомура, министр императорского двора Исивата и пять камергеров. В соседней комнате находилось радиозаписывающее оборудование; там уже ждали восемь сотрудников Эн-эйч-кей и три работника из Информационного бюро.

Хирохито спросил, есть ли необходимость в пробной записи. Один из камергеров и инженер быстро обсудили этот вопрос. Все согласились с тем, что голос камергера