Шрифт:
Закладка:
Не помню, как прошли октябрьские праздники. По-моему, без торжеств. Даже водки я дома не выпил: не было. Кажется, мы пошли в гости к управляющей домами поселка Сокол Александре Михайловне. Эта дама-лошадь числилась в подругах моей матери, которая ей шила гигантские корсеты и бюстгальтеры-гамаки. В качестве вознаграждения мать получала дружбу. Мы посидели с ней и ее мужем – молчаливым мужчиной с грустными глазами охотничьей собаки, истощившейся на ловле. Он мне сообщил, что работает над диссертацией по архитектуре: трудно сейчас не кандидатам наук.
После праздников я отправился на исторический факультет, где учился до войны. Шел с тяжелым чувством, ведь при поступлении я откровенно сообщил о своем отце. Вдруг там остались следы этой откровенности. Эта мысль легла тяжелым бременем на сердце, и я не бежал, не рвался в alma mater, а заставлял себя вышагивать по мокрому асфальту. Пришел в старый особняк на улице Герцена. Там все оставалось по-старому. На лестнице перед деканатом толпилось много людей в шинелях. Все незнакомые. Я протолкнулся в приемную деканата и сразу увидел Тамару, работавшую когда-то лаборанткой в кабинете истории СССР. Она меня узнала. Я спросил, как быть с восстановлением. Тамара пошла со мной к бессменной заведующей канцелярией Надежде Матвеевне, та меня не помнила, хотя я и ушел на войну с поста старосты группы. Она заявила, что ей надоело узнавать многочисленных знакомых Тамары. Нет, меня она не знает. Я показал Надежде Матвеевне зачетную книжку, и она, подобрев, сказала: «Ну, это другое дело». Объяснила, что я могу восстановиться на факультете в любое время. Я прошелся по этажам, заглянул в кабинеты, посидел в актовом зале. Здесь мне встретилась девица, учившаяся со мной на первом курсе в группе, которую я так успешно возглавлял. Она посмотрела на меня, сморщила лоб, и, напрягая память, сказала: «А…… ты, кажется, Кац, у тебя еще с отцом что-то было!» Память девичья оказалась феноменальной. Я признался, что действительно являюсь Кацем, а вопрос об отце замял. Выяснилось, что девица уже заканчивает Университет (она занималась по сокращенной программе) и уезжает на работу. Это меня обрадовало. Я пожелал ей удачи, спросил, много ли таких, как она, с блестящей памятью, и с удовольствием узнал, что мало. Многие еще в Москву не вернулись. Я уходил с факультета с тяжелым чувством. Снова вставал призрак отца. Но я все-таки готов был молчать до последнего. Около факультета встретила меня еще одна студентка, тоже кончавшая учебу. Она меня узнала сразу, про отца не вспомнила, но сказала, что плохо на факультете евреям. Многие считают, что они провели войну в Ташкенте или Алма-Ате. Этому я просто не поверил. По дороге домой задумался: нужно ли возвращаться на исторический факультет? Не лучше ли на паровоз машинистом? Пешком ходить не надо. Но вспомнил: уж очень хочет мать дать мне высшее образование. Решил: черт с ним, пойду в историки.
Женя оформила прописку в Москве и получила паспорт почему-то на год. Впрочем, всем для начала давали именно такие паспорта. Встал вопрос об ее устройстве на работу. В это время в Москву прибыл демобилизовавшийся Яша. Он сказал, что берет на себя устройство Жени на работу: «Моя знакомая работает в косметическом салоне, а это, я вам скажу, работа!» И Яша поцеловал себе большой и указательный пальцы.
Для понимания того, почему речь зашла о косметическом салоне, нужно обратиться к довоенной биографии Жени, насыщенной головокружительными приключениями, как жизнь Синдбада Морехода. Женя получила среднее образование в женском лицее в Черновицах, когда ей исполнилось 17 лет. Года за два до этого она совершила небольшое путешествие по итальянским городам – Милану, Генуе, Венеции, – сопровождая каких-то родственников, которые ныне, может быть, незаконно оккупируют земли свободолюбивых арабов. После окончания лицея встал вопрос о продолжении образования. Женя очень хотела поступить в медицинский институт в Яссах, но туда не принимали евреев. Дело в том, что Румыния в это время управлялась сволочным королем Карлом II – отцом того самого Михая I-го, который получил от Советского правительства орден «Победы» за то, что в течение трех лет вел против нас войну и решительно ее проиграл. В тогдашних условиях семья Жени имела намерение со временем эмигрировать в Америку. Для этого все члены семьи должны были иметь специальность. Поэтому Женя в марте 1936 года отправилась в Вену обучаться косметическому искусству в очень солидном частном учебном заведении, по окончании которого выдавался официальный документ. В августе того же года Женя приехала на каникулы к родным. Те отправили переутомленную косметическими науками девицу отдохнуть в Париже. В этом веселом городе Женя прожила шесть недель, вернулась в Вену для завершения курса косметических наук. Хорошо, что успела. Шел март 1938 года. Женя стояла на улице, когда в Вену вступили немецкие войска. Она правильно поступила, поспешив в румынское посольство, взяла соответствующие документы и вернулась на родину. Отъезд в США почему-то не состоялся, и вместо этого семейство Глюкман в 1940 году переехало из румынской деревни Путна, где глава его владел аптекой, в, ставший советским, город Черновицы.
Так вот Женя имела специальность. Когда моя мама узнала о косметических познаниях Жени, она заявила, что именно такая специальность особенно популярна у ее заказчиц. И действительно, одна из них – старая толстая еврейка – позволила Жене отхлестать себя по щекам (это называлось массажем) и приобрела баночку мази, приготовленную Женей на керосинке из неизвестных мне компонентов. За все это она неплохо заплатила и заявила, что чувствует себя похорошевшей и помолодевшей. Я для поддержания фирмы поухаживал за старой еврейкой, но был отвергнут: теперь с запасом новой мази она рассчитывала на полковника по меньшей мере, а я всего-навсего старший лейтенант.
Так вот, Яша сообщил о специалистке по косметике доктору Пуриц, та какой-то своей знакомой, а знакомая захотела увидеть Женю. Женя, Яша и я отправились в какое-то учреждение. Там опять-таки нас встретила
