В штабе делать было нечего. Тем не менее мы проводили там целые дни. Там же завтракали, обедали и ужинали по сугубо тыловым категориям. День начинался со строевой подготовки перед зданием штаба, занятия проводились по отделам. Нами командовал либо сам «фюрер», либо кто-нибудь из нас, в том числе и я. Тогда все, начиная от подполковника Гребенюка и кончая Яшей Шварцем, выполняли мои команды. Верховой езды не было: лошадей, как и весь остальной транспорт, отобрали в народное хозяйство. Сохранился трофейный мотоцикл «фюрера», который я тайно перевез через государственную границу, днем я нередко дежурил по штабу, выдавал пропуска. Потом куда-то отлучился адъютант командарма, и я стал дежурить в приемной у его кабинета. К нему приходили люди по самым разным вопросам. Однажды пришел непонятый никем конструктор, предлагавший проект пулемета с колоссальной скорострельностью. После беседы с ним командарм мне приказал: «Не пускай ко мне сумасшедших». Я ответил: «Слушаюс!» Потом задумался, а как отличить сумасшедшего от нормального? Решил всех изобретателей относить к числу умалишенных, получилось хорошо.

Предприимчивый полковник Сваричевский получил в Тирасполе остатки какого-то дома, помог ему в этом деле его брат, работавший секретарем горкома в соседнем городишке Бендерах. «Фюрер» меня с ним познакомил. Привезли откуда-то бревна, еще какие-то материалы, и стройка особняка качалась. На ней трудились ездовой Бурылев и еще несколько солдатиков, ждавших демобилизации. Я получил важный пост начальника строительства. После строевой подготовки я шел к месту возведения дома, контролировал ход работ. Ну, в этом все же заключалось какое-то созидательное начало.

Из штаба, после дежурства, я возвращался домой поздно. Однажды мы с Женей пошли на танцы. В закрытом помещении гремели фокстроты. Людей набилось так много, что они просто терлись друг о друга. В этой толчее я почувствовал, как у меня пытаются вытащить пистолет. Я успел схватиться за кобуру, но злоумышленник затерся в толпе, смазав мне по пути по уху. Танцы наши не удались. Потом мы посетили концерт какого-то одесского шансонье, исполнявшего цыганские песни. Опять набилась до черта людей, а шансонье пел какую-то муть.

В Отдел прислали из штаба Округа бумагу: требовалась кандидатура для учебы на высших разведывательных курсах. Решили, что лучше всего к этому делу подхожу я: говорю по-немецки, имею незаконченное высшее образование. Я посоветовался с Женей и решил стать разведчиком профессионалом. В голове кружились мысли о совершении великих дел на территории от Японии до США. В Тирасполе мне сказали, чтобы я в штабе Округа вел себя сугубо по уставу, докладывал по всей форме: в Округе народ на этот счет особенно требовательный. Я добрался до Одессы, переночевал в какой-то гостинице. Наступило солнечное осеннее утро. Я вышел на площадь, подставил чистильщику сапоги, заплатил за эту услугу 15 рублей всего и двинулся в штаб Округа. Через множество пропускных пунктов я добрался до нужной комнаты, постучался, гаркнул «разрешите» и получил в ответ тихое «да». Открыл дверь и предстал перед пожилым подполковником, сидевшим за письменным столом. С порога я рявкнул, приложив руку к козырьку фуражки: «Товарищ подполковник, военный переводчик информационного отделения развед…» «Тише, тише, молодой человек!» – как-то тревожно произнес подполковник и защитился даже рукой. – «Ну чего ты орешь? Иди сюда поближе, скажи по-человечески, зачем пришел?» Я коротко заявил, что являюсь кандидатом на Высшие разведывательные курсы. Подполковник взял мое дело, полистал его и спросил: «Значит, в Университете учился?» «Так точно!» «А почему бы тебе туда не вернуться?» К такому вопросу я не был готов. Подполковник сказал, похлопав меня по плечу: «Ну вот, паренек, повоевал ты и хватит. Зачем тебе Университет-то бросать? Поезжай обратно в Тирасполь, поезжай». Расставались мы неофициально. Подполковник из округа, смеясь, пожимал мне руку. Я вернулся на стройку дома полковника Сваричевского с твердым намерением приступить в ближайшее время к завершению незаконченного высшего образования. Но здесь неожиданно возникла трудность. Появился приказ, запрещающий демобилизовывать из армии военных переводчиков. Тем не менее, мне полагался двухмесячный отпуск. Я собирался в Москву. Предстояло решить окончательно свои семейные дела. Нужно было регистрировать брак с Женей.

Женя иногда с обидой недоумевает, почему я не повел ее ЗАГС вскоре после ее демобилизации. Она полагает, что я тянул дело, потому что не хотел обременять себя официальными обязанностями мужа. Все это чепуха, хотя колебания у меня были. Но причина их заключается вот в чем. Однажды во время очередного дежурства по штабу ко мне подошел знакомый капитан из контрразведки. Парень он был неплохой, мы разговорились. Он спросил, как я живу. Я рассказал. «Так ты что, все еще с той переводчицей?» – поинтересовался мой знакомый. «Ну, конечно!» – ответил я. Тот продолжал: «Послушай дружеский совет, не женись на ней». Я изумился: «Почему?» Капитан из контрразведки разъяснил: «Она ведь на оккупированной территории была. Подумай сам: ты старший лейтенант, фронтовик, ордена имеешь. Тебе все дороги открыты. У тебя ни пятнышка в биографии! А женишься на ней – вот тебе и пятнышко: жена на оккупированной территории была! Затор на дороге-то!» Никогда мне такое и в голову не приходило. А теперь пришло. Лежал на мне тяжелым бременем мой несчастный отец. Я надеялся, что после войны мне никто не поставит в упрек эту беду. Теперь на меня сваливается еще одна тяжесть. Я понимал всю глупость ситуации, всю подлость ее, но мне было тяжело, и понять это, наверное, можно. Жене я ничего сказать не мог. Сказал Шварцу. Тот разозлился и рявкнул: «Послушай! Не вертись. Хочешь, я возьму и увезу Женю в Черновицы и делу конец. Никогда больше не увидитесь». Я махнул рукой и вышел на улицу. Здесь я представил себе, что Женя собирает свой чемоданишко, уходит на вокзал, уезжает. Я остаюсь. С чем? Пустой! Для чего? Чтобы не иметь пятен на биографии. А на кой мне черт моя биография без Жени? А как же Женя, как та вся тяжелая и счастливая жизнь, прожитая на войне? А как она упала в обморок, когда Даниленко сострил по поводу моей гибели в Банско-Бистрице? Теперь она в обморок не упадет! Но с какой тяжестью она уйдет, с какой тяжестью я останусь?! Да и что мне нужно? Нужна ли мне другая женщина? Смогу ли я быть с другой женщиной, если Жени не будет? Да ведь я же и люблю-то только ее. Решение было принято. Я написал матери, что еду с Женей в Москву, а 16 октября 1945 года отправился с ней в тираспольский ЗАГС. В качестве свидетеля выступил Яков Ефимович Шварц.

В