Полковник давал мне закурить, когда я оставался без табаку, наливал водки, когда она была у него. Мы с ним фотографировались в первые дни после войны. На мотоцикле, на понтонной лодке. Капитан Прочаев как-то сгоряча крикнул мне: «Кац! Помни, кто ты, а кто я!» Над этим потом много смеялись. «Фюрер» никогда ничего подобного не говорил. Да и не мог сказать: не его стиль. Он ни разу на меня не разозлился, не повысил голоса. Однажды он передал через солдата из горящего Воронежа, чтобы я вскипятил к его возвращению чай. А я проспал и не выполнил этой пустяковой просьбы. Была холодная осенняя ночь. «Фюрер» промок и промерз. Он растолкал меня и спросил, где же чай. Я ответил, что проспал и не вскипятил, но сейчас все сделаю. Он проговорил: «Спи! А еще солдат мне!» И все. После этого я всегда выполнял все его поручения. Теперь мы расставались. Около его дома я сказал: «Всего хорошего, товарищ полковник!» Он хлопнул меня по плечу: «Будь здоров, парень! Не теряйся с бабьем! Лучше их ничего не придумаешь!» Так мы расстались с полковником Сваричевским.

Рано утром я взвалил на плечо тяжеленный чемодан, попрощался со своими хорошими хозяевами и дезертировал из Тирасполя. Дезертировал, потому что не устроил прощального ужина девочкам из поцелуйного храма. Конечно, это было с моей стороны свинством. Ну а зачем нужен был в общем-то этот прощальный ужин?? Без них и за них я поднял бокал «за неизбежность смены!» Так поет Вертинский в одной из своих самых прекрасных песен.

В кишиневской воинской кассе, как я и рассчитывал, ответили, что билетов нет. Я вытащил из кармана здоровенную немецкую сигару и закурил. Старшина, сидевший в кассе, учуял запах и прокричал: «Дай закурить!» Я протянул ему пару сигар и проездные документы. Последние я получил назад уже оформленными. Старшина снова выкрикнул: «Посадка трудная!» Я не удостоил его ответом. Посадка действительно была трудная, но я ее осуществил, завладев багажной полкой. Вагон мгновенно наполнился такими же парнями, как я, прокуренными, злыми и бесцеремонными. Свой объемистый чемодан я уложил рядом с собой, как любимую девушку (в нем хранилось 5000 рублей и папка с документами), и взглянул сверху на беснующееся человечество, как бог перед тем, как решить вопрос о введении всемирного потопа. Поезд тронулся, и все утряслось. В мое прекрасное высоко струились запахи пота и портянок, рома и самогонки, махры и сигар. Напротив меня, тоже на верхней полке, лежал старший лейтенант артиллерист. Полкой ниже устроилась его жена, они переругивались. На станциях ей казалось, что он намерен отстать от поезда. А он мне сказал: «Вот дура! Зачем мне бежать из поезда? Я ведь, если б хотел, сбежал бы раньше». Мне показалось это логичным. Одну толстую-претолстую даму, не очень молодую, но ярко накрашенную, подвыпивший майор пригласил сыграть в карты и выпить первача. Она гордо отказалась. Майор, исчерпав аргументы, воскликнул: «Да идите же сюда, сыграем в картишки! Мы же русские!» Дама отрезала, подбоченясь: «Я еврейка!» Майор выпучил глаза и смущенно сказал: «Ну, что вы? Я вовсе не об этом думал!» А я решил, что и среди евреек попадаются глупые бабы. Я лежал на полке и скучал. Как-то увидел на столике у этой женщины книжку Стендаля «Красное и черное», попросил: «Разрешите почитать…» Гордая дама оборвала: «Нет, пусть лежит, вы все равно не поймете!» Рядом с дамой сидела и молчала ее дочь – девочка лет шестнадцати. Мне показалось, что она застыдилась. Я ей улыбнулся и полез на третью полку.

Доехали до Москвы без происшествий. Конечно, я не телеграфировал о дне своего приезда и потому появился неожиданно. Люблю делать сюрпризы. Женя была на работе. К этому времени ее приняли в Центральную Медицинскую библиотеку в Отдел, где требовалось знание иностранного языка. Косметическая карьера была отброшена, Жене первоначально предложили работу в министерстве Военно-Морского флота. Там требовался переводчик, знающий немецкий язык. Для поступления в столь ответственное учреждение нужны были отзывы и рекомендации. Их дали полковник Сваричевский, майоры Чернышенко и Чернозипунников. «Фюрер» писал: «Гв. младший сержант Глюкман в период службы в воинской части полевая почта 14858-А проявила себя старательным и дисциплинированным младшим командиром. К исполнению своих обязанностей тов. Глюкман относилась хорошо и за отличное выполнение заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками тов. Глюкман награждена медалью “За боевые заслуги” и “За победу над Германией”. Политически грамотна. Делу партии Ленина – Сталина предана». Оказалось, что майор Чернышенко знает тов. Глюкман «как дисциплинированную, исполнительную в работе». Чернозипунников уверенно констатировал: «К своим обязанностям на работе она относилась исключительно честно и добросовестно». То, что я мог бы добавить к этим лестным отзывам, к деятельности в Министерстве Военно-Морского флота не относилось, поэтому я от написания характеристики т. Глюкман Евгении Юрьевне воздержался. Но в министерство ее не приняли, т. к. выяснили, что немецкий язык она знает очень хорошо, а русский очень плохо. А вот в Медицинской библиотеке дело пошло. Правда, оклад там был не так уж велик. Но Женя продолжала на керосинке изготовлять чудодейственные мази из яичного желтка и прованского масла, и давала уроки немецкого языка. Она зарабатывала.

Так вот, Женя знала, что я приеду, но не знала – когда. Поэтому, войдя вечером в комнату и увидев меня, сидящим на кровати (для стульев места не было), она сначала улыбнулась, потом заплакала и, только совершив это, поздоровалась. Мы были очень рады, что кончилась наша разлука, что я уже не старший лейтенант, а она не младший сержант. Наконец, мне представилась возможность без помех воспользоваться ее исключительно честным и добросовестным отношением к делу, которое я считаю самым важным для младшего сержанта, если он, конечно, женщина. Правда, ноздря в ноздрю с нами, как говорят кавалеристы, спала на раскладушке моя маманьхен. К счастью, в то время она не страдала бессонницей.

5.11.71 г. – 17.11.71 г.

Часть четвертая. Творчество (начало)

Читая чудесную книгу Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», я узнал, что писательница Гертруда Стейн назвала людей, прошедших сквозь первую мировую войну, «потерянным поколением». Она сказала: «Вся молодежь, побывавшая на войне. Вы потерянное поколение… У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь». Я читал о «потерянном поколении» у Ремарка, у самого Хемингуэя, у Генриха Бёля. Я часто спрашивал себя, было ли у нас после войны «потерянное поколение». По-моему, не было. Война оставила множество калек, пепелищ, развалин, убитых чувств и