Но физические мучения ослабляют остроту ужаса перед смертью. Тускнеют чувства. «Я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться!» – это последняя запись сделанная Буниным перед смертью753. За несколько дней до смерти, в одну из его бессонных ночей Вера Николаевна читала ему вслух его рассказ «Темир-Аксан-Хан» и когда дошла до слов: «Выньте мою душу, ибо нет в ней больше даже желания желать!» – Бунин заплакал.

Физические страдания сопровождались страданиями от нищеты. В первые послевоенные годы Бунин еще изредка выступал с публичными чтениями своих произведений, но выступать ему становилось всё тяжелее, да и денег эти выступления давали всё меньше. Последние несколько лет жизни он существовал фактически лишь на те жалкие подачки, которые давали ему далеко не щедрые меценаты. Подачки эти глубоко уязвляли его гордость и доставляли немало душевных мук. Драматическое свидетельство тому мы находим, например, в его трех письмах к Андрею Седых в Америку. 5 декабря 1948 года Бунин пишет ему: «Я так нищ, что совершенно не знаю, как и чем буду существовать. И вот, от совершенного отчаяния, прошу Вас, – сделайте ради Бога что-нибудь для меня – попросите, напр., Кусевицкого и добрых людей, знакомых его, помочь мне немного». Затем 19 декабря пишет: «Я написал Вам о моей нищей старости в минуту горячего отчаяния и теперь очень раскаиваюсь <…>, и говорю Вам истинно от всего сердца: не просите ради Бога ничего ни у кого больше».

И на следующий же день вдогонку шлет другое письмо: «Спешу Вас просить считать мое ночное письмо к Вам как бы несуществующим (в той части его, где говорится о сборе для меня денег). Вы, конечно, хорошо понимаете, как тяжело переживаю я вообще то, что приходится прибегать к этим сборам <…>. Мне стало до боли стыдно и ударила в голову мысль, в какое, значит, тягостное положение попали Вы с этим сбором. <…> Надеюсь, дорогой мой, что Вы поймете меня и извините мою ночную горячность…»754.

Такие же муки испытывала и Вера Николаевна. Читаем в ее дневнике: «Как сначала было трудно взять и носить чужое платье. А потом понемногу смирилась»755.

И вот в эти последние годы нищеты и болезни Бунин приходит еще раз в столкновение с советским режимом. Сильно активизировавшаяся после войны в Западной Европе сталинская агентура прилагает много усилий, чтобы заманить Бунина в Советский Союз или хотя бы сделать его сговорчивым и пригодным для пропагандистских манипуляций. Попытки предпринимаются в двух направлениях: с одной стороны, стараются обмануть Бунина и внушить ему розовое представление о новой советской жизни, с другой – соблазнить выгодными материальными предложениями. Обмануть Бунина было трудно756, он до самых последних дней, несмотря на болезни и немощь, не терял остроты ума и наблюдательности. Его представления о Советском Союзе были довольно точными и отношение к коммунистическому режиму четким и неизменным. С особой ясностью оно выражено им в письме одной русской эмигрантской организации, где о деятельности советского режима он говорит: «Я лично совершенно убежден, что низменней, лживей, злей и деспотичней этой деятельности еще не было в человеческой истории даже в самые подлые и кровавые времена»757.

Упорные попытки советских критиков во что бы то ни стало представить дело так, будто Бунин в последние годы изменил свое отношение к советскому режиму и «мечтал» вернуться на родину, не находят подтверждения в фактах758. Бунин действительно мечтал вернуться (и возвращался постоянно памятью), но вернуться в Россию, а не в Советский Союз. Он хорошо понимал, что жизнь в Советском Союзе для него была бы связана с неизбежным и полным отказом от собственной личности, от своих взглядов и идеалов, от своей чести и собственного достоинства.

Что же касается соблазнительных предложений – то есть публикаций в Советском Союзе большими тиражами, которые могли принести огромные материальные выгоды и дать доступ к самой широкой русской аудитории, – то тут режим, конечно, нащупал самое больное место писателя. Последние десятилетия жизни Бунин вынужден был работать в очень неблагоприятных условиях – крошечные тиражи, ограниченный круг читателей, равнодушие большой прессы (и, конечно же, ничтожные гонорары). Остается только удивляться, как в таких условиях он не потерял продуктивности и смог даже сильно вырасти, достигнув в своем искусстве невиданных высот. Для этого нужна была большая сила духа и страстная вера в свое призвание.

Но несмотря на всю заманчивость советских предложений, близящийся к смерти, больной и нищий писатель не пошел ни на какие уступки, не принял никаких компромиссов (даже тех обычных и само собой разумеющихся для всякого советского писателя компромиссов, которые совиздательства вовсе и не считали компромиссами со стороны писателя, а рассматривали как нормальные правила). Эти взаимоотношения могущественного сталинского режима с еще живым последним классиком русской литературы, еще хранившим старые понятия о чести и о писательском достоинстве, являют одну из самых захватывающих психологических ситуаций в литературной жизни нашего времени. Напомним, что в то время, как велась режимом эта циничная игра, Варлам Шаламов отбывал новый лагерный срок за то, что осмелился назвать Бунина великим писателем.

Игра закончилась духовной победой Бунина и его материальным поражением. В Москве уже собирались издать том избранных произведений Бунина. Но его возмутило то, что с ним обращались как бы с «полной собственностью Москвы во всех смыслах» (письмо Н. Телешову 30 января 1946 г.)759, всю переписку с Союзом писателей Бунин вел через этого своего старого друга, обращаться лично к советским чиновникам он считал для себя невозможным и унизительным, и это тоже очень характерно). Беспокоило Бунина и то, что многие его произведения, вероятно, были бы искажены советской цензурой (при посмертных изданиях Бунина в Советском Союзе именно это и произошло). 12 марта 1946 года Бунин пишет Алданову: «Ведь все-таки не в деньгах дело, а в том, что выберут и как будут сокращать, выкидывать им неподходящее!»760.

Поняв, что советские власти не собираются считаться с его волей и правами, Бунин потребовал, чтобы набор уже готовой к выходу книги был рассыпан, и пригрозил, что обратится за помощью в Международный Пен-клуб. (Позже в минуту отчаяния Бунин еще раз написал Телешову, прося чтоб ему заплатили хоть что-то за прежние издания его книг или переиздали что-нибудь из его старых произведений, но советские власти даже не ответили на эту просьбу: они уже поняли, что Бунин не из тех, кем можно манипулировать и на ком можно нажить политический капитал, и утратили к нему интерес).

По поводу всех этих событий Тэффи писала