имею удовольствия знать имя досточтимого мастера.

Мужчина рассмеялся, гулко и раскатисто.

– Слава об уме принцессы Тэры распространилась широко, но я не знал, что она обладает также храбростью и изысканными манерами. Ваше приветствие любезно, но одновременно вы прикрыли собой сестру, на случай если я вдруг замышляю недоброе. Вы не желаете меня оскорбить, однако при этом готовитесь к худшему. Даже Кон Фиджи восхитился бы таким решением.

Тэра смутилась оттого, что ее намерения оказались столь очевидными. Но незнакомец добродушно продолжил:

– Мое имя не из важных. Я всего-навсего старый кузнец, которому довелось заинтересоваться музыкой. Не вините стражу: я прихожу и ухожу, когда вздумается, и играю перед слушателями, на которых возлагаю большие надежды. Каждый из нас ищет единственного истинного друга, способного услышать голос твоего сердца, когда ты робко берешь ноту на моафье.

Последняя фраза в устах мужчины прозвучала очень знакомо, и Тэра расслабилась. Кто бы ни был этот человек, она чувствовала, что может ему доверять.

– Если мастер не хочет открыть свое имя, я не буду настаивать. Вы назвали это «моафья»? Никогда не видела такого прежде.

– Это старинный инструмент ано, со времени войн Диаспоры он редко используется, – ответил музыкант. – Название сие означает «квадратный звук». Вы могли наткнуться на упоминание о нем в древних сагах. Герой Илутан, например, был весьма искусным исполнителем. – Он кивнул Фаре. – Не хотите попробовать?

Пока Фара с энтузиазмом, но неумело стучала по пластинам, Тэра спросила:

– Можете рассказать мне об этом более подробно?

– Ано делили музыкальные инструменты на восемь семейств. Шелк – это струнные, вроде лютни или цитры. Бамбук – флейты и тростниковые дудочки. Дерево – ксилофоны и ритмические палочки. Камень – тарелки и цимбалы. Глина – окарины и фарфоровые трубы. Тыквы и лоза – маракасы. Шкура и кожа – барабаны и волынки. И наконец, металл – большие колокола и маленькие колокольчики. Сюда также и моафья. У каждого из богов Дара свои предпочтения, и каждое семейство инструментов имеет уникальные свойства, отсутствующие у других.

Тэра вздохнула:

– Я сейчас жалею, что не уделяла больше внимания музыке. Мне нравятся уроки танцев с консортом Рисаной, но мне никогда не хватало терпения выучиться игре на каком-нибудь инструменте. Моему брату Тиму такая наука дается легче.

– Моафья – моя любимица. На этом инструменте трудно играть, но еще труднее его сделать. Чтобы издавать верную ноту, каждая пластина должна быть отлита по точной мерке. Любой изъян испортит звук.

– А каким образом вы проверяете, что пластины сделаны как надо?

– Смотрите.

Мужчина взял кусок тонкой, полупрозрачной шелковой материи с нанесенной на него решеткой из темных линий и предложил Тэре поближе рассмотреть одну из пластин. Девушка увидела, что бронзовая пластина тоже размечена решеткой из линий, в точности совпадающих с нанесенными на шелковую материю. Музыкант обернул шелком одну из пластин и убедился, что решетки точно накладываются друг на друга.

Потом он взял молоточек и ударил по обернутой шелком пластине. Когда пластина зазвенела, решетка словно бы ожила, завибрировав повсюду ровной дрожью. Но в одном углу что-то явно было не так: линии слегка расползались, и колебания происходили иначе, чем на остальной части.

– Вы пытались когда-нибудь сложить два одинаковых куска шелка и наблюдать, как меняется узор, если поворачивать и крутить пяльцы?

Тэра кивнула. Маленькой девочкой она обожала смотреть на эти узоры. Честно говоря, ее любимой забавой было наложить портрет Гегемона, вышитый госпожой Мирой, на другой кусок ткани, и, перемещая слои шелка, наблюдать, как абстрактное творение мастерицы обретает жизнь.

– Тут принцип такой же. Невооруженный глаз не способен уловить несовершенство литой пластины, а вот если использовать для сопоставления решетку, подобную этой, то можно обнаружить мельчайшие изъяны, образовавшиеся в процессе литья. – В его взгляде отразилось сожаление. – Эту вот придется переплавить. Даже боги могут допускать ошибки.

Тэра смотрела на решетку на вибрирующем шелке. Узор, возникающий при колебаниях двух наложенных друг на друга рисунков, напомнил ей пересекающиеся волны на поверхности озера Тутутика. Две волны… зеркало… изъяны и несовершенства… Казалось, теперь оставалось сделать лишь крохотный шажок, чтобы понять нечто очень важное, но она никак не могла определить, что именно.

В ее воображении образ Гегемона, отброшенный волшебным зеркалом, сплетался с вышитым портретом госпожи Миры, и два этих видения, одно – снабженное подробностями и по виду живое, а другое – сотканное из абстрактных геометрических фигур, сходились одно с другим, словно в битве. Свет и тени; честь и жестокость; колосс, шагавший по Дара, и призрак, терзающий Острова. Какой из этих образов ближе к портрету настоящего Гегемона?

– Рата-тика, а куда он делся? – спросила Фара.

Вздрогнув, Тэра огляделась. Музыканта нигде не было.

* * *

«Нужно взвешивать рыбу». Тэре запомнилась эта образная красочная фраза, которую Дзоми Кидосу обронила во время Дворцовой экзаменации.

«Пророчество с Рыбой было всего лишь ловким трюком, так почему „волшебные зеркала“ должны оказаться чем-то иным?»

Тэра самозабвенно погрузилась в поиски решения. Никогда прежде не доводилось принцессе сталкиваться со столь сложной загадкой, и ей доставляло радость сражаться с хитроумным противником.

«Наверное, – размышляла девушка, – это и есть нечто вроде упоения битвой, о котором всегда говорил Гегемон и которое так жаждет испытать Хадо-тика. Есть некое наслаждение в преодолении превосходящих тебя трудностей, в необходимости собрать все силы в кулак, чтобы противостоять неведомому».

Тэра разыскала все написанные авторами ано и современными учеными трактаты о природе света и прочла эти свитки от начала до конца. Она попросила капитана Дафиро собрать мастеров-зеркальщиков и засыпа́ла их вопросами до тех пор, пока у них не заканчивались ответы. Она устроила специальную мастерскую в Императорской академии и вместе с учеными, кузнецами и изготовителями линз работала над созданием опытных образцов.

А потом пришли вести с Туноа.

Глава 27

Мятежники Дара

Туноа, девятый месяц одиннадцатого года правления Четырех Безмятежных Морей

Под аккомпанемент боевых барабанов пять тысяч мятежников Туноа распевали в один голос:

На девятый день девятого месяца года,

К тому времени, когда я расцвету, остальные уже умрут.

Холодный ветер гуляет по улицам Пана, величественным и широким:

Золотая буря бушует, и ярко сияет прилив.

Мой великолепный аромат наполняет небеса,

Ярко-желтые доспехи окружают каждый глаз.

С надменной гордостью вращаются десять тысяч мечей

Ради милости королей и чтобы изгнать грехи.

Живет благородное братство, истинное и верное.

Невозможно бояться зимы, облачившись в подобный цвет.

Нода Ми и Дору Солофи, теперь в облачении королей Тиро,