Водитель удивленно поднял голову. Чен кивнул:

– Вы очень глупый человек, Стефанович. Других объяснений тому, что вы творите, у меня нет. Во-первых, вы не понимаете, во что ввязались, хотя вам это должны были доходчиво объяснить. Отказываясь передать нам, НКВД, сведения о разговорах, которые регулярно ведут в вашей машине японские разведчики… Да-да, именно разведчики, что вы на меня так смотрите? Дипломаты они только по паспортам, и вы, кстати, как человек военный в прошлом, это прекрасно знаете. И как военный человек, понимаете, что за ваш саботаж будете наказаны по всей строгости закона. Не надо на меня удивленно смотреть! Получите за саботаж действий советской контрразведки лет пять северных лагерей за милую душу! Что будет с вашими детьми и женой, подумали? Это не все. Во-вторых… Вы ведь служили у Колчака, кажется?

Стефанович обреченно кивнул.

– Правильно. С японцами уже там приходилось общаться?

Водитель протестующе вскинул голову, но возразить не успел.

– Нет, я не думаю, что они тогда проявили к вашей скромной персоне заместителя командира автопанцирного дивизиона разведывательный интерес, хотя у наших следователей на этот счет может быть особое мнение. Но как офицер колчаковской армии вы наверняка должны были видеть действия японцев в Сибири, в Приамурье и должны были понимать, зачем они к нам пришли. Задумывались об этом?

– Я понимаю, – выдавил из себя Стефанович.

– Что вы понимаете? – поднажал Чен. – Вы видели их? Вы видели их обращение с русским населением? Вы что, думали тогда и думаете сейчас, что японцы собираются дорого платить за лес и уголь, за рыбу, хотят помочь нам лучше жить, что они нас хотя бы элементарно не презирают, в конце концов?!

Стефанович почувствовал, что случайно ему попалась лазейка, через которую он может выбраться из этой ловушки, и гордо приосанился:

– Я не русский. Я поляк!

– Идите к черту, поляк! Я вообще не славянин. Но я здесь родился, на задворках этой империи, точно так же как и вы. Да, сейчас это уже другое для вас государство, но однажды вы обязались помогать ему. А теперь решили сыграть с ним в игры, очень нехорошие игры. И знаете, чем они плохи для вас? Вы обязательно проиграете! – Чен понизил голос: – Стефанович, у меня нет времени на лирику и ваше воспитание. Со всеми же вашими прегрешениями будет разбираться следователь. Меня же интересуют ответы на простые вопросы.

– Спрашивайте, – снова повесил голову водитель.

– Слава богу. Первое: вы часто возили в последние месяцы Курихару и Вагнер?

– Часто. Чаще, чем вы думаете. Они иногда в посольском дворе садились в машину, и девчонка эта сразу ложилась на заднее сиденье, чтобы ее не видно было.

– Какая девчонка?

– Как? – удивился Стефанович. – Вы же сами сказали – Вагнер. Марта Вагнер.

– Я спрашивал про Любовь Вагнер. Марта – это дочь. Вы ничего не путаете?

– Ничего не путаю. Марта – дочь. Я про нее и говорю. У нее же роман с Курихарой!

– Я знаю, что у нее роман с Курихарой, – машинально повторил Арсений, – но… не до такой же степени?

– А до какой?! – теперь уже посольский водитель повысил голос на собеседника. – Вы знали, что она с матерью несколько раз в посольство приходила в начале лета?

– Знали…

– А то, что потом, осенью, и сейчас вот уже, когда снег выпал, она без матери, одна, к Курихаре являлась, знали?

– Нет. Мы не фиксировали…

– Не фиксировали они, – в голосе Стефановича прозвучала издевка, – не фиксировали… Хотя, конечно, понять можно. Я сам сначала ничего не понял. Они же миниатюрные обе – и Любка и Марта ее. А если одеждой поменяются, да еще в шляпке с вуалью, как они любят, так и вовсе поди отличи…

– То есть как? – все еще не мог поверить в очевидное Марейкис. – Марта Вагнер переодевалась в одежду матери и под ее видом проникала в посольство? Вы это хотите сказать? А пропуск, а фотография?

– Что на той фотографии рассмотришь? Сами знаете, похожи они очень… Вы же сами хотели, чтобы я вам все рассказал? Вот я и рассказываю. Проникала! И регулярно проникала!

– А зачем? – остолбенело спросил Чен.

Стефанович воззрился на него с искренним удивлением.

– Вот уж вас точно не поймешь: то ли все про всех знаете, то ли только щеки надувать горазды да вид умный делать. Говорю вам русским языком: роман у них! Она в посольство приходила, а уж он ее ждал. Садились ко мне в машину, она ничком на сиденье, чтобы не видно было, будто бы один он едет, и я их вывозил. – Стефанович вздохнул. – Грешен.

– Куда вывозили? – Марейкис начал приходить в себя.

– В Серебряный бор обычно, на строящуюся дачу. Там незаметно из машины выйти можно. И в доме уже готовые комнаты есть. Они там как-то со строителями это регулировали… Когда мы приезжали, там что-то вроде перерыва было. Два-три часа никто не показывался, мы никого не видели, и нас, – Стефанович усмехнулся, поглядев на Чена, – как выясняется, никто не видел.

– Понятно, – вздохнул Марейкис, для которого картина становилась все более ясной. – Что еще?

– А что еще?

– Сегодня, то есть уже вчера… Они пришли обе, правильно?

– Да, обе. Странные обе были. На взводе. Чумные как будто бы…

Марейкис невесело усмехнулся:

– Доктора, я смотрю, все кругом. Психиатры! Дальше.

– А дальше я не знаю. Я ж не секретарь посольский и не дипломат. Видел, что пришли. Курихара их внутрь провел. А там вчера сами знаете, что было… И милиции, и ваших, и японцы все… я их такими и в Сибири не видел. Потом Курихара вышел, велел ехать к ЦУМу за чемоданами.

– За какими чемоданами?

– Да он их давно там присмотрел. Дай бог памяти, – замялся Стефанович, – еще в октябре, если не в сентябре даже. А ему ж уезжать. Вот, видно, скарб свой собрать в дорогу решил. Может, раньше хотел купить, да из-за этого… инцидента забыл. Пришлось срочно лететь. Я его недолго ждал. Он зашел и через десять минут вышел с этими кофрами.

– Как