Чен остановился. На дворе уже вечер, конец рабочего дня. Дипломаты скоро закончат свою службу, и посольство будет закрыто и опечатано, идти туда незачем. Русские женщины, даже если они еще там, в любом случае, ночевать будут не в посольстве. Вернутся либо домой, либо останутся с кем-то из японцев на даче или на квартире. Упустить их нельзя. Марейкис круто развернулся и пошел обратно к дому Вагнер. Поднявшись на площадку, только успел поднести руку к кнопке звонка соседки, как та кукушкой выглянула навстречу.

– Жду. Знала, что вернетесь. Телефон?

– Да.

Марейкис снял трубку висевшего в коридоре аппарата. Он позвонил Заманилову и, жестом отослав любопытную бабку подальше, но не надеясь на ее скромность, постарался по возможности иносказательно и без подробностей объяснить, что произошло. Надо отдать должное, капитан госбезопасности все понял. Арсений продиктовал ему номер телефона старушкиной квартиры, химическим карандашом написанный на обоях выше телефонного аппарата, и принес в коридор венский стул покрепче. Он решил оставаться в коридоре, пока не услышит звук двери, открывающейся в квартире, где жили мать и дочь Вагнер. Старушке пришлось объяснить соседям, что он из милиции, ждет, когда придет Любовь Вагнер, чтобы вручить ей повестку в отделение: «Я сама написала заявление участковому. Нет моих сил больше терпеть ее крики на весь подъезд, и лестницу она моет нерегулярно», – подтвердила вредная бабка. Перепуганные соседи серыми мышками юркали в туалет и на кухню, стараясь лишний раз из комнаты носа не показывать.

Через час после начала вахты позвонил Заманилов. Едва только он начал говорить, Чен все понял по голосу. Дежурное наблюдение за японским посольством установило, что Любовь и Марта Вагнер пришли туда в полдень с четвертью. Сразу вызвали журналиста Курихару. Когда он вышел, прошли в здание и больше не выходили. Сейчас почти все сотрудники посольства разошлись по домам и общежитиям, но Курихара все еще на месте, как и Ватануки, которого ждет автомобиль подполковника Накаямы с неизменным водителем Стефановичем за рулем.

Наконец, еще через полтора часа совсем упавший духом Заманилов отчитался подчиненному, что все дипломаты покинули здание посольства. Ватануки с супругой, сопровождаемый Курихарой, сели в машину Стефановича, который сначала завез начальство в «Метрополь», а потом вернулся в Гранатный переулок и высадил там Курихару – одного. Тот сразу зашел в подъезд и, судя по всему, отправился спать. Завтра рано утром все трое должны были выехать через Варшаву в Берлин. Ни Марта, ни Любовь Вагнер стен посольства не покидали, и на улицу не выходили – в этом дежурный был твердо уверен и готов был дать голову на отсечение. Женщины исчезли бесследно.

Марейкис, повесив трубку, минут пятнадцать сидел с закрытыми глазами. Потом встал и снова бросился к телефону, наплевав от волнения на условности и конспирацию:

– Товарищ капитан, а шофер Стефанович в течение дня выезжал куда-то с Курихарой? Очень хорошо, что старший смены у вас сейчас, он как раз должен все фиксировать. Куда-куда? В ЦУМ? За покупками, что ли? А что купил, не разобрать было, не знаете? Два чемодана? И большие чемоданы? Понятно. – Марейкис помедлил еще немного, попросил вернуть трубку Заманилову. – Товарищ капитан госбезопасности, я к Стефановичу.

Глава 18. Шило

Чуть позже, в Москве

У Стефановича было тесно. В четырехкомнатной квартире в старом доме на Моховой жила когда-то мещанская семья из трех человек, и места им вполне хватало. Были и туалет с фаянсовым унитазом, и банная комната с разлапистой ванной посередине, с медными кранами и варварски-роскошной подставкой под полотенца – бездарным подражанием стилю рококо. Теперь в этой ванне мылись по очереди представители трех семейств, населявших прежнюю тихую обитель пожилых москвичей. Одно из семейств состояло из Казимира Адамовича Стефановича (в прошлом белорусского механика из Вильно, позже – прапорщика русской армии, штабс-капитана армии Колчака), его больной туберкулезом жены и четверых разновозрастных детей. Сейчас глава семьи сидел на краю мещанской купели перед Арсением Ченом. Лейтенант госбезопасности торопился и присаживаться не стал. Стефанович же явно не горел желанием отвечать на вопросы чекиста. Марейкис, и без того мрачный, хмурился все больше.

– Стефанович, у меня очень мало времени. Я показал вам свои документы. Вы поняли, кто я, откуда, и догадываетесь, зачем пришел. Так?

– Вы сами сказали, да и узнал я вас, можно было не представляться, – процедил водитель, не ждущий от разговора ничего хорошего, и машинально потрогал разбитый Марейкисом в прошлую встречу нос.

– Хорошо, что узнали, да только вы ничего толком не ответили. Не хотите говорить?

– Не хочу.

– Напрасно. Вы дали подписку о передаче всей информации о сотрудниках японского посольства, которая станет вам известна в ходе вашей рабочей деятельности в качестве водителя, так?

– Рабочей деятельности… – невесело ухмыльнулся Стефанович, – ну и язык у вас, у чекистов. Как всемером одним пером пишете – и коряво и толку никакого. Рабочей! Пролетариат я теперь, снова пролетариат подневольный. Как ни крути.

– Мне некогда, Стефанович. Мне некогда слушать ваши разглагольствования. Вы дали подписку, обязуясь помогать органам.

– У меня не было другого выхода.

– Да мне все равно, был у вас выход или нет! Вы это сделали! Почему, я не знаю – ради жены, детей, – повторяю: мне все равно! При этом, по имеющейся у меня информации, вы указывали в своих ежедневных рапортах вашему куратору только маршруты движения, остановки, имена ваших пассажиров. Практически все это мы знали и без вашей помощи. Но нам также очень хорошо известно, что некоторые из ваших пассажиров были советскими гражданами, не владеющими японским языком. Нам известно, что японские военные и дипломаты в автомобиле, в вашем, между прочим, присутствии, Стефанович, вели с ними разговоры. И вы об этом ни разу не написали ни строчки! Почему?

Стефанович молчал, понурив голову и сцепив на коленях руки с длинными пальцами, в кожу которых и под ногти уже давно неотмываемо въелись бензин и машинное масло.

– Я вам объясню, почему, хотя не должен этого делать и совсем уж некогда мне этим заниматься сейчас, – продолжал взбешенный, но из последних сил сдерживавшийся Чен. – Вы бывший белый офицер и ненавидите нас, большевиков. Это естественно. Таких, как вы, в стране остались десятки тысяч. Мы вас всех знаем и держим на контроле. Но