– Согласен. Времени на отдых и раздумья больше нет. Работайте!

Однако работать без раздумий не получилось. Телефон в квартире Вагнер молчал, и Заманилов мрачно смотрел на Чена, снова и снова безуспешно накручивающего диск телефона. В конце концов, начальник не выдержал:

– Идите к ней домой. Тут рядом же. Я постараюсь собрать других. Может, кто-то знает, что происходит.

Чен швырнул трубку на рычаг аппарата, накинул пальто прямо на форму, надвинул кепку поглубже и выскочил на улицу. На улице Дзержинского метель ударила в глаза колючим снегом, и чекист, подняв воротник и спрятав в него лицо, перебежал дорогу и дальше, не останавливаясь, так и припустил бегом по Кузнецкому и Рождественке.

Очень скоро он, вспотевший из-за тяжелого пальто, рванул на себя дверь хорошо знакомого подъезда. Чен устал. Противно дрожали ноги – сухой снег, вихрями высыпавшийся с самого утра на столицу, замел ледяные зеркала на тротуарах, и бегущий во всю прыть Марейкис то и дело проявлял чудеса эквилибристики, стараясь не упасть – сапоги ужасно скользили. В сбитой на затылок кепке, в запотевших очках он рывком поднялся к квартире Вагнер, раз за разом нажимал кнопку звонка и прикладывал ухо к двери, тщетно пытаясь услышать шаги в квартире, голоса, хоть какой-нибудь шум, который выдал бы нахождение людей внутри. Тишина. И даже никого из соседей, как назло, тоже не было дома. В отчаянии он загрохотал в филенчатую дверь кулаками, прекрасно понимая, что, если ему не открыли на звонок, не откроют и на стук, молоти ты в эту дверь хоть ногами. Чен низко наклонил голову. Где же еще искать Любовь Вагнер и ее дочь? То, что она разгадала тайну «красного японца», то, что ему рассказала Эцуко и события последних суток, в которых агент «Ирис» принимала самое деятельное участие, ставили под сомнение профессиональную пригодность Арсения Чена как разведчика и под угрозу – саму его жизнь. Женщин надо было найти во что бы то ни стало. Оставалось понять – как.

Марейкис повернулся к двери спиной и тяжело оперся на нее. Вдруг скрипнула дверь квартиры напротив, и из нее показалась маленькая худая старушонка в драном шерстяном платье, меховых тапочках, крест-накрест перевязанная шалью, изрядно побитой молью. «Просто фольклорный персонаж, – зло подумал Чен, – коренная москвичка, как она есть», но вслух ничего не сказал, а наоборот, приветливо улыбнулся.

Старушка на улыбку не ответила и посмотрела на Арсения пристальным тяжелым взглядом. Алгоритм общения с ней стал для Марейкиса понятен, он выпрямился и достал из внутреннего кармана красную книжечку. Бабуля подошла поближе внимательно изучила ее и ответила:

– Я без очков. Не вижу ничего.

Марейкис распахнул пальто. Старушка посмотрела на петлицы, орден и знак Почетного чекиста на груди Чена, удовлетворенно кивнула – мол, сразу бы так.

– Вагнеров ищите?

– Их. Видели? Когда? Сегодня?

– Не спеши. – Старушка вся подобралась, поджала губы, отчего весь ее облик исполнился важности и спеси. Нарочито задумалась, потом выжала из себя:

– Отчего же не сегодня? Сегодня и видала. С утра еще. Не с раннего, правда. Обе были. Чумовые обе.

– Что значит чумовые? Во сколько точно?

– Не знаю, во сколько. Я суп варила, а радио не работает, не люблю его. Часов в одиннадцать, в полдвенадцатого, может…

– Дальше! Почему чумовые?

– Да заполошные были обе. Ну мамашка там изначально того, пристукнутая, – бабка вопросительно посмотрела на Чена, – белогвардейка недобитая, ну да вы знаете?

– Знаю! Дальше.

– Этой осенью она совсем тронулась. Аж через лестницу слышно, как орет, ревет белугой. Чокнутая, точно говорю! А сегодня… нет, не плакала, нет. Видно, раньше проревелась. Глаза красные, по полтиннику с молотом, краска вся размазанная. Тьфу, проститутка! – И старушка смачно сплюнула на лестницу.

– Дальше! – поторопил рассказчицу чекист.

– Да я с кухни услыхала, как они ругались опять у себя! Подошла, дверь открыла, а уж у них хлопнула. Гляжу бегут куда-то вниз, вон, по лестнице. Мать, Любка, значит, Марту ихнюю за руку тащит, глазищи страшные, но не ревет. А девка будто опоенная чем была…

– Это в каком смысле?

– Так я ж вам и объясняю: чумная! Тоже глазищи вытаращила, ножонками перебирает, и все бормочет чего-то…

– Что бормочет?

– Погоди… Что-то она странное говорила… Не как ругалась, а все одно и то же повторяла. Про письмо или телеграмму какую…

– Телеграмму? Какую? Вспоминайте, бабушка!

– Не знаю какую. Нет. Не телеграмму. Вроде письмо короткое. Вспомнила! Вот как было! Мамашка ее за руку вниз тащит, а эта Марта за ней чуть не падает. И все повторяет как в бреду, ну, честное слово, ерунду какую-то: «Есть письмо в три строки, значит, все будет хорошо. Есть письмо в три строки». А мамаша ей: «Есть, есть письмо, пошли».

– У них много чемоданов было?

– Каких чемоданов? У них и сумки-то не было. У обеих ридикюли, да и все. Скажете тоже, чемоданов.

Последней фразы Арсений уже не слышал, стремглав бросившись вниз и громыхая сапогами по гранитной лестнице. Выскочил на улицу и остановился. Фраза про письмо из трех строчек многое объясняла и соединяла в умозаключениях Чена, но не отвечала на главный вопрос: где и как искать Любовь и Марту Вагнер. Чекист спустился вниз к Трубной, явно собираясь пойти в сторону посольства, но сам себя остановил. Это глупо: не стоят женщины перед воротами и не ждут, когда их заберут. К тому же там охрана и наблюдение. Чен вскинулся: а и в самом деле – что он запаниковал? Судя по тому, что рассказала вредная бабка, женщины очень спешили, но не взяли с собой никаких вещей. Куда они могли пойти? Раз речь шла о письме в три строки, то разве что к Курихаре. Тот очень редко бывал в московском бюро своей газеты, а в последние месяцы почти перестал туда показываться, мотивируя это тем, что готовился к отъезду. Глупо, откровенно, но понятно. Вопрос: знает ли адрес газеты Любовь Вагнер? Вряд ли. Да и если знает, пойдет туда только, если будет уверена, что он там. Но скорее всего она будет искать возлюбленного своей дочери именно в посольстве, и на входе ее обязательно возьмут на карандаш сотрудники наружного