От партера парка с фонтанами широкие террасы ведут к вершине гряды, где возведен дворец. Прием, аналогичный с дворцом Сан-Суси под Берлином. Но странное дело — там, в Потсдаме, с подъемом на каждую террасу дворец становится все менее и менее виден, он как бы постепенно проваливается под землю. В Петергофе — наоборот. Дворец вырастает над террасами, стремясь оторваться от земли. Лишь первый этаж, обработанный в руст, дает ощущение материальности и устойчивости.

Растрелли сохранил центральную, первоначальную часть дворца. Правда, поднял ее на один этаж. А надстроив, повторил рисунок старой петровской крыши — высокой, с переломом. И оставил в качестве декора традиционные для петровского времени пилястры.

Почти на 300 метров в длину протянулось новое здание. И не стало монотонно-однообразным. Наоборот, чем выше терраса, с которой любуешься дворцом, тем сильнее ощущение нарастающего движения от центра к крыльям. Прием прост — увеличение размаха ризалитов. Центральный — шириной всего в три окна. Боковые ризалиты Большого дома в пять окон, а у флигелей, пристроенных Растрелли, в семь окон. После такого мощного нарастания объемов, когда кажется, что больше уже ничего быть не должно, вдруг резкая смена ритма — легкие одноэтажные галереи в девять больших окон-проемов. И мощными завершающими мажорными аккордами в этой архитектурной мелодии звучат — по краям всего строения — устремленные ввысь, сверкающие позолоченными узорами корпус под орлом и церковь.

Синева моря, легкий бриз, заставляющий тихо шелестеть зелень деревьев, неутомимое шуршание фонтанных струй, зеленые с белым цвета морской волны и ее пены, стены дворца на фоне голубого неба, белое сияние крыши и сверкающая на солнце позолота резных украшений — все сливается в единый ансамбль, исполненный величия и гармонии. Именно таким увидел дворец А. Бенуа на первоначальной, раскрашенной гравюре М. Махаева, хранившейся еще в начале нашего века в Эрмитаже. Наделенный обостренным чувством прекрасного, Бенуа написал тогда: «Среди сказочных дворцов Версаля, Аранхуэца, Казерты, Шенбрунна, Потсдама Петергоф занимает совершенно особое место. Его часто сравнивают с Версалем, но это по недоразумению. Совершенно особый характер Петергофу придает море. Петергоф как бы родился из пены морской, как бы вызван к жизни велением могучего морского царя, Версаль царит над землей… фонтаны в Версале изящное украшение, без которого можно обойтись. Петергоф резиденция царя морей. Фонтаны в Петергофе не придаток, а главное. Они являются символическим выражением водного царства…»

Сегодня трудно сказать, сама поняла Елизавета торжественную значимость Петергофа или действовала по чьей-то мудрой подсказке, но августа 7 дня 1755 года «Ея Императорское Величество повелела, чтобы приезжающим в Петергоф послам, посланникам и прочим чужестранным кавалерам во время их тамо пребывания для гуляния и фонтаны пускать и чего знатного они к показанию требовать будут все показывать и допускать».

Желающих увидеть рукотворное чудо сразу же оказалось немало. Вскоре в «Санкт-Петербургских ведомостях» появилось объявление, что в Петергофе построен трактир «с залою и четырьмя апартаментами», который сдается в аренду за 80 рублей в год.

Поселившись в одном из апартаментов с полным пансионом, приезжий мог не спеша насладиться красотой Верхнего и Нижнего парков, водяной игрой фонтанов и лицезрением дворца. Вход в парк был запрещен лишь лицам «подлого» сословия и грязно одетым. А чтобы случайно все же не проникли, парк обнесли высокой нарядной оградой по рисунку обер-архитектора. Тогда же соорудили торжественный въезд: массивные и высокие крестообразные в плане столбы, заключенные в раму из четырех пар колонн, а сверху фигурное перекрытие — антаблемент, увенчанный затейливым навершием. И конечно, обязательная дворцовая раскраска: зеленая и белая с позолотой отдельных украшений.

Каждые воскресенье и вторник по широким аллеям Верхнего парка, засыпанным белым морским песком, катились тяжелые кареты. Хрустели под колесами мелкие ракушки, вспыхивали на солнце стеклянные квадраты парадных дверей, и гости вступали в прохладный, притененный вестибюль. За порогом оставался огромный и строгий мир Петра I. Встречал гостей подавлявший пышной роскошью мир Елизаветы.

Сдержанный практицизм, порожденный преобразованиями царя-отца, был предан забвению и уступил место повседневному самоутверждению.

Красиво изогнутая, сверкающая позолотой решеток и затейливых ваз парадная лестница ведет на второй этаж. С каждой ступенькой лестница становится все светлее, а верхняя площадка как бы вся залита сверканием огней. Сияние дня, врываясь в большие окна, отражается в зеркалах на противоположной стене и рассыпается на сотни ярких огоньков, вспыхивающих на лепных раззолоченных гирляндах и рокайлях.

Дверь, ведущая в залы, — торжественный вход в чертоги веселья, богатства и роскоши. Великолепная рама из сдвоенных колонн по бокам и лучкового фронтона сверху обрамляет его. На скатах фронтона — аллегории Справедливости и Верности, а меж ними — картуш с государственным гербом.

Медленно, повинуясь привычному ритму, распахивают створки и сгибаются в низком поклоне слуги в парадных ливреях. Гости в немом изумлении замирают на пороге празднично сверкающего двусветного зала.

Окна в зале с двух сторон. Правда, те, что должны смотреть на Верхний парк, фальшивые: вместо стекол вставлены зеркала. Большие цельные зеркала в резных золоченых рамах заполняют также и все простенки. Отражаясь друг в друге, зеркала раздвигают стены и внушают гостям ощущение беспредельности, безграничности. А вечерами, когда разряженные пары, приседая и кружась, выступают в затейливых фигурах менуэта, зеркала двоят, троят и множат, множат число танцующих…

Вокруг зеркал, дверей и окон — настоящих и фальшивых — вьются и перетекают резные золоченые гирлянды и разновеликие завитки рокайля. Все вспыхивает, сияет, горит днем в лучах солнца, вечерами — от сотен и сотен свечей. И нет ни одной гирлянды, повторяющей другую. Разнообразие порождает еле заметную трепетность и живое движение, волнующее и настраивающее на праздничный лад.

Отрешившись от веселья и оглянувшись вокруг, можно увидеть, что стены зала разделены на четыре неравных горизонтальных пояса. Нижний — панели с золочеными рамочками и легкими завитками. Второй — окна и расположенные в простенках зеркала. Третий — десюдепорты, овальные панно, надзеркальники и навершия окон. Четвертый пояс — настоящие и фальшивые окна верхнего света. Небольшой карниз отделяет четвертый пояс от падуги — закругленного перехода от стены к потолку. Но эти членения различимы лишь при детальном рассмотрении. Вертикальный ритм всего декоративного убранства зала активней и, видимо, привычней. Он порожден самой архитектурой: окнами в два этажа и узкими высокими зеркалами в простенках.

Резные обрамления зеркал прорастают из рамок панелей и завершаются сложными, пышными надзеркальниками. Венчающие их сложные завитки как бы начинают затейливую рамку овального живописного панно. А верхние завитки рамки панно находят продолжение в декоративном прямоугольнике с закругленными углами. Все прямоугольники как бы связаны единой орнаментальной гирляндой карниза. Точно так же связаны и декоративные обрамления окон. Весь этот резной позолоченный узор воспринимается и как