запах кожаных переплетов массивных фолиантов, привезенных Микетти из Италии.

В доме соотечественника Франческо Бартоломео впервые сдружился с Земцовым — «архитектурии гезелем» при Микетти. Они тогда были заняты проектом Екатеринентальского дворца под Ревелем. Хоть и был Земцов на четырнадцать лет старше Франческо, но таилось в нем столько живости, энергии, задора, что между ними легко и быстро установились дружеские отношения.

Кажется, это было в ноябре 1724 года. Отца пригласили в Канцелярию от строений и предложили высказать свое мнение о Михаиле Земцове, определив размеры жалованья, платить которое ему положено. В тот вечер, запершись у себя в кабинете, Бартоломео Карло Растрелли порвал в клочья не один лист бумаги. В конце концов родилось следующее: «Оной [Земцов] архитектором полным и действительным быть достоин непрекословно… достоин быть награжден окладом денежного жалованья за прошедшие и настоящие его труды по 1500 руб. в год, ибо он несет на себе такую должность, какую нес архитект Микеттий».

Присыпав песком написанное, Бартоломео Карло горделиво заключил: «Растрелли — не Леблон. Артист обязан помогать артисту!»

Михаил Земцов был не только талантливым зодчим. Он был человеком. В сложное время всеобщего страха, предательства и доносов, чтобы прослыть порядочным человеком, достаточно не делать подлостей. Земцов делал добро. Получив указ о перестройке Петергофского дворца и завершении всех фонтанов и водометов парка, Земцов тотчас же для «украшения палат, каскадов и фонтанов и прочия тем подобные работы» привлек Бартоломео Карло Растрелли. Он воздавал соседу должное.

И все же Земцов не проявил свой талант во всю присущую ему силу: не может родиться большое искусство, пока правитель использует художника только по той или иной практической необходимости. Нельзя творить легко и радостно, с полной отдачей под неусыпным оком и под окрики хозяина.

…От террасы дворца широкие ступени Большого каскада спускались к ленте канала, протянувшегося к заливу. Голые, еще черные ветви деревьев затейливой рамой окаймляли его. В центре «ковша» у самого завершения канала золотым пламенем горела исполненная отцом фигура могучего российского Самсона, раздирающего пасть шведскому льву. Он поклонился ему, как старому знакомцу. Гравюра Ивана Зубова и Михаила Карновского, на которой изображен был могучий Самсон, и сейчас висела у Франческо Бартоломео в кабинете. В Верхнем парке, по ту сторону дворца, еще ждала радостной минуты свидания сияющая позолотой огромная композиция «Триумф Нептуна», или, как ее прозывали, «Нептунова телега». С восторгом рассказывал отец, как двести солдат стащили ее с баржи и установили на основание. Ждала и робкая Андромеда, спасенная от дракона отважным юным Персеем, и многие другие греческие и римские герои…

Сознание значимости ансамбля, ощущение преемственности в деле ныне ушедших, а некогда дорогих и близких людей настраивали Франческо Бартоломео на торжественный лад. Видимо, он понимал, что предстояло не просто выполнить очередной заказ императрицы, а придать этому месту особое, триумфальное великолепие. Именно ему, Растрелли, предстояло завершить сей памятник величия и силы государства Российского…

Дворец начинали возводить еще при громе орудий продолжавшейся войны со шведами. Лишь через семь лет после начала работ царь подписал славный Ништадтский мир. А через семь лет, как завершат строение, прискачет в Петергоф запыленный гонец с известием о блистательной победе над пруссаками при Кунерсдорфе. 22 августа 1759 года, под барабанную дробь и торжествующие вскрики труб, рослые гвардейцы внесут в Петергофский парк двадцать восемь прусских знамен, которые «яко победительные волочены» по земле будут, и бросят их к подножию императорского трона.

…Это еще только будет, а пока зодчему предстоит решить весьма сложную задачу: потрафить желаниям императрицы и вместе с тем не потревожить первоначальный дворец Петра I — историческую часть памятника, сохраненную и Микетти, и Земцовым.

V

По заведенному порядку царь Петр приезжал в любимый Петергоф только морем. Тридцать две красавицы галеры доставляли шумную компанию гостей. Прежде чем сесть за стол чинам первых пяти классов, раздавали «карты с нумером постели» и объявляли «Пункты»:

«Кому дана будет карта с нумером постели, тот тут спать имеет, не перенося постели, ниже другому дать или от другой постели что взять.

Неразуфся с сапогами и башмаками не ложиться на постель».

Анна Иоанновна море не уважала. Зато любила позабавить себя в Петергофе охотой и пальбой из ружья. Приезжала сюда в просторной тяжелой карете. Отменены были и «Пункты» о ночлеге. Каждый располагался где мог, используя порой вместо кровати охапку соломы или сена. До сих пор еще не известно: нашелся ли среди гвардейских офицеров оборотистый человек, сумевший подобно д’Артаньяну и Портосу в Сен-Жерменском дворце нажить на продаже снопов небольшой капиталец.

Для двора Анны Иоанновны хоромы царственного дядюшки скоро оказались тесны. И тогда Земцов пристроил по бокам Большого дома два деревянных флигеля по 47 метров длиной каждый.

Двор Елизаветы Петровны своей численностью намного превосходил двор ее кузины. Бывало, кортеж, перевозивший Елизавету Петровну, растягивался на десятки верст: первые телеги уже въезжали в Петергофский парк, а карета императрицы только пересекала Петербургскую заставу. Везли припасы, белье, мебель. Вспоминая об этих годах, Екатерина II писала: «Двор в то время был так беден мебелью, что зеркала, кровати, стулья, столы и комоды, которые служили нам в Зимнем дворце, перевозились вслед за нами в Летний дворец, оттуда в Петергоф и даже ездили с нами в Москву. При этих перевозках много ломалось и билось и в таком виде становилось на свое место, так что и пользоваться этой мебелью было довольно трудно…»

Вместе с императрицей переезжали высшие чины двора — как правило, человек сто — сто двадцать. А вслед маршировали триста гвардейцев и мушкетеров, призванных охранять дворец.

Теснота царила невероятная. И не было никакой положенной дворцу пышности и достойности. Не соответствовал Петергоф желаниям и представлениям Елизаветы Петровны.

Большой дом, сооруженный Микетти для царя Петра, был двухэтажный, с тремя чуть выступающими вперед ризалитами. Центральный — шириной в три окна и два боковых — тоже по три окна. А меж ризалитами — простенки в два окна.

Земцов пристроил по бокам еще два деревянных корпуса и соединил их со старым домом одноэтажными галереями с балюстрадой и скульптурами на крыше. Но не было во дворце ни кордегардии для размещения охраны, ни обязательной церкви, ни вместительного зала для многолюдных куртагов Елизаветы Петровны.

2 декабря 1745 года императрица повелела: «По обе стороны Больших палат на галереях сделать деревянные апартаменты с пристойными покоями».

6 марта 1746 года завершен Растрелли первый проект перестройки Петергофа. Надстроенные на бумаге галереи внешне отличались и от центрального дома, и от боковых флигелей Земцова. Через четырнадцать месяцев, 7 мая 1747 года, появляется следующий проект. На один этаж поднят старый дом, по обеим его сторонам большие двухэтажные флигели с подчеркнутым центром — трехэтажным ризалитом. Эти флигели соединяются галереями с крайними