К концу лета дворцовые служители вдруг стали замечать мокрые разводы на потолке галерей. Затем стала отваливаться напитанная водой штукатурка. Увеселительная затея архитектора оборачивалась бедой.

Донесение из Царского в Петербург: вода из «висячих» садов протекает в галерею. Случилось сие только потому, что Чевакинский «как по правой, так и по левую сторону верхние сады, по чертежам и профилям через него учиненным те строения производил… и других архитекторов для совета к призыву от него Чевакинского требования ни единого не бывало, знатно потому, что в том достаточном знании на себя надеялся…».

Из Петербурга в Царское — повеление: понеже постройка галереи «учинена без совету с обер-архитектором… а надлежало б о таком великом здании его совету требовать», то надлежит обер-архитектору графу Растрелли те галереи с верхними садами переделать, а Савве Чевакинскому быть у обер-архитектора в помощниках.

Так Чевакинский утратил самостоятельность при строении императрицына дома в Царском Селе. Франческо Растрелли обрел дополнительные хлопоты. К доделкам в Летнем дворце, завершению Аничкова, закладке Смольного собора, строительству Андреевской церкви в Киеве, ко многим другим неотложным делам добавились занятия в Царском Селе. Занятия хлопотные, хозяйственные, требующие разбирательств и мудрых решений.

С перестройки злосчастной галереи и переделки водонепроницаемых сводов началось рождение одного из самых грандиозных дворцов России. С этого, 1749 года следует вести хронику многолетней работы Растрелли в Царском Селе.

Когда дворец, возведенный по проектам Квасова и Чевакинского, освободится от строительных лесов, последует новый указ обер-архитектору о постройке покоев на месте галерей Земцова, соединивших старый дом с боковыми флигелями Квасова.

Через год, 10 мая 1752 года, — указ о перестройке «среднего дома».

Еще через два года — распоряжение о постройке антикамер-покоев на месте бывшего «висячего» сада левой галереи.

По остроумному замечанию Екатерины II, «это была работа Пенелопы, завтра ломали то, что сделано было сегодня. Дом этот шесть раз был разрушен до основания и вновь отстроен прежде, чем доведен до состояния, в каком находится теперь». Но, может, именно в этом постоянном стремлении переделать, улучшить уже созданное и таится подлинное творчество с его упоительными восторгами и горькими разочарованиями.

Земцов, Квасов, Чевакинский сооружали усадьбу — величественную, нарядную, с галереями и верхними садами; усадьбу для очень богатой помещицы, готовой принять порой достаточно широкий круг друзей и соседей.

Растрелли возвел императорский дворец, призванный обличьем и внутренним убранством потрясти даже видавших виды иноземных гостей.

Такого в России еще не было, но должен был быть. Вот почему рождался дворец мучительно и долго.

А. Н. Петров, исследователь творчества обер-архитектора, тонко заметил, что работы велись так, «как будто он имел дело не с отстроенным зданием, а с моделью, выполненной в натуральную величину для проверки правильности проектных предложений». Для подобной системы требовались и беспредельная убежденность в своей правоте, и полное, безотказное доверие заказчика, готового бросать новые и новые гигантские суммы в пламя великого творческого горения. Так и было. Годы работы в Царском Селе стали звездным часом зодчего.

Слава несла его на своих крыльях. Знатнейшие вельможи мечтали заполучить его проекты для своих дворцов. Именно в эти годы, помимо исполнения желаний императрицы, Франческо Бартоломео Растрелли строит на Миллионной улице дворец для обер-гофмаршала Дмитрия Шепелева, человека грубого и жестокого, начавшего свою карьеру еще при царе Петре смазчиком придворных карет.

На Садовой улице строит дворец для вице-канцлера Михаила Воронцова. Почти одновременно возводит на набережной Мойки дом придворного банкира Штегельмана и на Морской улице дом Чоглокова, гофмейстера дворца наследника престола.

О Растрелли с пиететом говорят вельможи Москвы. Здесь он успевает построить дворец для князя Сергея Голицына.

Франческо Растрелли — первый российский зодчий, получивший повсеместное признание. Его имя охотно поминают в ряду крупнейших вельмож и генералов. Но ему и этого мало. Растрелли решает утвердить во мнении света высокое понимание должности архитектора. В самый расцвет своей славы он первым среди русских художников составляет перечень исполненных работ. Пусть потомки называют возведенные им дворцы и соборы не именами владельцев и заказчиков, а его, Растреллиевым именем.

Перечень составлен в 1755 году, за год до окончания работ в Царскосельском дворце. Под пунктом двадцать первым Растрелли записывает: «Я перестроил большой дворец Сарского села в 25 верстах от Санкт-Петербурга. Большой фасад со стороны главного двора, так же как и фасад, выходящий в старый парк, имеет длину 959 королевских футов… (Помните, это композиционное решение Чевакинского? — Ю. О.). На большом дворе у дворца было построено одноэтажное здание в форме полумесяца (а циркумференции — идея Квасова. — Ю. О.)…» Вот почему Растрелли пишет: «Я перестроил…»

Пройдет всего девять лет, и уволенный на пенсию, никому не нужный архитектор в новом «Общем описании всех зданий, дворцов и садов, которые я, граф де Растрелли, обер-архитектор двора, построил…» напишет уже иначе: «В Сарском селе, любимом месте императрицы Елизаветы… я построил большой дворец в камне…» И добавит: «Все было исполнено под моим руководством, причем я снабжал всех архитекторов, находившихся в моем подчинении, и мастеров всеми чертежами, необходимыми для производства работ, и я постоянно работал лично с усердием над всем, что поручалось мне монархами, что отлично известно всем министрам и вельможам двора». Последняя попытка самоутвердиться, обрести утраченное положение. Понять Растрелли можно. Меняются времена, меняются и люди.

Но все это еще будет. А пока Растрелли увлеченно и самозабвенно создает общеимперский, представительный дворец. Но, странное дело, Елизавета по-прежнему смотрит на Царское Село как на свою родовую усадьбу, интимную резиденцию для отдыха и куртуазных забав. Даже наследник престола, будущий Петр III, при жизни тетки посетил Царское Село всего восемь раз. Зато сама императрица наведывалась сюда частенько на два-три дня, а то и на две-три недели. Приезжала подчас инкогнито, без торжественных проводов, артиллерийских салютов и шествия гвардейских полков. По накатанной дороге мчалось несколько карет не жалея коней.

Елизавету не смущали строительные леса, укрывавшие поочередно то одну, то другую часть дворца, запах сырой штукатурки, горы песка и ямы с гашеной известью. Не смущали бесчисленные землянки и бараки, где в тесноте и грязище ютились тысячи крестьян и солдат петербургских полков, согнанных на строительство. Временами здесь трудилось до пяти тысяч человек. Работы велись и в мороз и в зной. От восхода солнца до позднего вечера, при свете костров и сотен факелов. Бывали дни, когда одна половина дворца, еще одетая решеткой строительных подмостей, озарялась колеблющимися на ветру языками факелов и плошек, а на другой половине, за ровно сиявшими зеркальными стеклами окон, при свете многочисленных восковых свечей мерно двигались по залу мужчины в женских платьях и женщины в мужских. То императрица развлекалась особо любимым «машкерадом».

Случалось,