Эти особые милости, которые явственно доказывают любовь, которую государыня питает к своему народу, и эти благородные заведения не останутся единственными памятниками, которые составят славу этой августейшей правительницы. Великолепный Новодевичий Вознесенский монастырь, построенный по ее повелению на левом берегу Невы, к востоку от Санкт-Петербурга; зимний и летний столичные дворцы; Стрельня в 23 верстах к юго-востоку от Петербурга, заложенная Петром Первым, и Петергоф — в 30 верстах от столицы, также построенный этим царем; и, наконец, богатый и великолепный дворец в Царском Селе (для великолепия которого царица ничего не пожалела, лишь бы сделать его одним из самых прекраснейших в своей империи) увенчают память об этой Императрице.

Дом для развлечений в Царском Селе был одним из ее достояний, когда Елизавета еще не была царицей; он расположен на возвышенности, в 25 верстах к юго-востоку от Санкт-Петербурга; подъезды к нему идут через кузнечный двор, расположенный на восток от дворца и представляющий собой группу зданий, построенных по одной линии, длиной более 300 туаз с севера на юг…»

Михаил Илларионович припомнил, как 27 мая сопровождал послов в Царское Село для осмотра новопостроенной резиденции государыни.

Сверкавшие зеркальными стеклами кареты въезжали тогда на парадный двор ко второму часу пополудни. Свернув налево, вдоль одноэтажного, с открытой галереей, полукруглого здания циркумференции, они подкатили к главному строению дворца и медленно двинулись вдоль фасада. Прильнув к окнам, гости с восторгом и изумлением смотрели на открывшееся им архитектурное чудо.

Кареты катились к северной оконечности дворца, а гостям, наверное, казалось, что это движется навстречу им «фрунт» мощных белых колонн. Они то ритмично разделяли широкие окна и остекленные двери галерей, то группировались на фасадах флигелей, выделяя их центры. Могучие атланты, согнувшись от напряжения, держали на плечах неимоверную тяжесть этих колонн.

В лучах июньского солнца сверкали позолотой капители, скульптурные детали фасада, многочисленные статуи и вазы на кровле дворца. Золотое сияние, белизна колонн на фоне светло-лазоревых стен, бесконечная игра бликов и полутеней — все придавало дворцу характер драгоценного ювелирного украшения невообразимых размеров.

Михаил Илларионович вновь принялся за чтение письма Дугласа.

«В павильоне налево от дворца находится великолепная часовня, где императрица присутствует на службе, находясь на возвышении, приподнятом примерно на 12 локтей и шириной в 4 туаза. Скульптура, позолоченная Лепренсом, ловким мастером этого жанра, и различные картины, украшающие часовню, также можно причислить к шедеврам искусства.

В павильоне направо от дворца выстроена большая лестница, ведущая в многочисленные апартаменты с чрезвычайно богатыми украшениями, что будет видно, как только работы подойдут к концу…»

Дождавшись в просторном, обшитом деревянными панелями вестибюле, когда отъедет последняя карета, Воронцов повел тогда иноземных послов на второй этаж. И тотчас же услужливые лакеи распахнули дверь в первую залу-антикамеру, а следом, словно по команде, стали распахиваться двери на противоположном конце и двери в следующей зале и дальше, открывая бесконечную анфиладу, полную золотого блистания. Так, миновав первые пять зал-антикамер, послы очутились в главной зале, или Большой галерее, как ее называли.

В ширину 17 метров, 47 в длину и 7 в высоту. Итого 800 квадратных метров — и ни единой опоры для крыши. Чудо расчета и мастерства. С востока и запада по двенадцать стеклянных дверей и двенадцать окон над ними. В торцах над дверьми по три фальшивых окна с зеркалами вместо стекол. И зеркала в простенках. В солнечный день сияние, почти осязаемое, заполняло до предела огромный зал.

Где-то высоко под потолком, разместившись попарно над окнами, взирали сверху вниз на гостей амуры с атрибутами искусства — палитрами и лирами — и невозмутимые девы с эмблемами правосудия и верности. Над каждой из дверей две богини, исполненные по эскизам и под наблюдением опытных скульпторов — Дункера и Жирардона, несли украшенный гирляндами картуш с вензелем императрицы. А над всем этим, над колоннадами и портиками, на плафоне, написанном художником Валериани, парила в вечно голубом небе аллегория России — прекрасная женщина с чертами императрицы Елизаветы — в окружении крылатых гениев науки и искусства. Елизавета на плафоне благосклонно взирала на Елизавету живую, восседающую на троне.

Церемонии приема Дуглас не уделил даже строчки. Все внимание убранству дворца. «Комната в центре, по своей форме скорее продолговатая, нежели квадратная, будет обшита пластинами китайского лака, по величине пропорциональной необходимому размеру и ценою, которую нельзя обозначить; зал будет украшен редчайшими изделиями из китайского и японского фарфора, которые будут выставлены на металлических консолях, сработанных и позолоченных с искусностью и расположенных с большим вкусом». Эта комната, называемая «китайской», — одна из самых достопримечательных, которые можно встретить, не уступает по красоте и богатству «янтарному кабинету», который Фридрих-Вильгельм Бранденбургский, отец нынешнего короля Пруссии, подарил Петру Великому.

Из тысяч и тысяч полированных пластинок окаменевшей смолы были собраны большие настенные панно. Рокайльные рамы из янтаря обрамляли рельефные изображения античных богинь, зеркала и флорентийские мозаики на темы «Пять чувств человека». Это восьмое чудо света изготовили в 1709 году по рисункам Андреаса Шлютера, немало сделавшего впоследствии для молодой российской столицы.

В 1717 году, под охраной солдат, через Кенигсберг и Ригу, царственный подарок был доставлен в Петербург. Ящики с «янтарным кабинетом» почти тридцать лет пролежали без движения, пока в 1745 году Елизавета не пожелала увидеть «сей кабинет» в собранном виде рядом со своей спальней.

Весной 1755 года императрица отдала новый приказ: «…из Зимнего дома Ентарный кабинет… бережно собрав в ящики, солдатами на руках перенести осторожно… в Царское Село…» Почти восемь часов тащили на своих руках за 25 верст дюжие гвардейцы удивительный и неизвестный им груз. И еще полтора месяца мастер Мартелли собирал и укреплял на стенах янтарное убранство.

Дворцовая зала оказалась выше, чем «янтарный кабинет». Тогда на холстах дописали панно «под янтарь», чтобы прикрыть пустоту под потолком. А для отвлечения внимания Растрелли поставил вдоль стен придуманные им самим столики-витрины с разными янтарными статуэтками, шкатулками, шахматами, мундштуками и печатками.

Об этой работе архитектор с гордостью записал: «Среди больших апартаментов… большая комната, целиком покрытая белым и желтым янтарем, где все простенки обрамлены карнизом и украшены барельефами, фестонами и другими скульптурными работами из того же материала…»

Оставил равнодушным Дугласа Картинный зал, стены которого были сплошь укрыты живописными полотнами, разделенными только узким золоченым багетом. Безразлично воспринял и Висячий сад — зал без крыши, где меж черно-белых мраморных дорожек благоухали высаженные в землю цветы и стояли в кадках деревья. Отметил лишь декоративное убранство:

«Все скульптуры интерьера и экстерьера дворца прекрасно позолочены, плафоны всех комнат, так же как и десюдепорты, написаны знаменитым