Царь Петр поочередно сменил три Зимних дома. Усевшись на престол, его племянница Анна Иоанновна удовольствовалась одним, но столь обширным, что мог он вместить в себя все дома царственного дядюшки.

Великое строение, соразмерное честолюбивым помыслам новой российской хозяйки, замыслено было, вероятно, в самом конце 1731 года. 3 мая 1732 года подписан указ о выделении 200 тысяч рублей на возведение нового, четвертого по счету императорского Зимнего дома. 27 мая того же года состоялась закладка дворца. Четыре года спустя, 29 января 1736 года, газета «Санкт-Петербургские ведомости» торжественно известила, что государыня изволила праздновать свой высокий и всерадостный день рождения в новопостроенном Зимнем доме.

Сохранившиеся чертежи и гравюры позволяют представить облик величественного дворца, где, стремясь вознаградить себя за прошлую нищету, жадно пользовалась неслыханной роскошью Анна Иоанновна, где в лени и безделье недолго правила Анна Леопольдовна, где полтора десятилетия безудержно веселилась вечерами, а по ночам вздрагивала от страха Елизавета Петровна.

Главный фасад дворца, протянувшийся почти на 200 метров, смотрел на восточный вал Адмиралтейской крепости, а торцами обернулся к Неве и Большому лугу. Так нарушили петровский регламент и традицию — смотреть дворцам на реку. Нарушение объяснили экономией средств.

Бывший дом адмирала Апраксина, охранявший угол Невы и канала вдоль восточных бастионов Адмиралтейства, стал северной оконечностью нового русского дворца. Трехэтажного, как и адмиралтейский дворец, с такой же рустовкой первого этажа, с одинаковым размером и ритмом окон. Пять выступов-ризалитов «скрадывали» однообразную протяженность фасада. Центральный ризалит выделялся мощным фронтоном, на котором возлежали каменные девы, поддерживавшие вычурный картуш с вензелем императрицы Анны.

Якоб Штелин засвидетельствовал: «Растрелли, Cavaliero del Ordine di Salvador Папы Римского, построил большое крыло к дому адмирала Апраксина, а также большой зал, галерею и придворный театр.

Его сын должен был всё сломать и на этом месте построить новый зимний дворец для императрицы Елизаветы…»

Сообщение Штелина подтверждает справедливость наших разысканий истины — кто официально числился строителем дворцов императрицы Анны.

Примерно в то же время, когда ученый немец писал свои заметки о петербургской архитектуре, Франческо Бартоломео Растрелли составил собственное, довольно подробное описание интерьеров Зимнего дома императрицы Анны: «В этом здании был большой зал, галерея и театр, также и парадная лестница, большая капелла, все богато украшенное скульптурой и живописью, как и вообще во всех парадных апартаментах. Число комнат, которые были устроены в большом дворце, превышало двести, кроме нескольких служебных помещений, лестниц и большого помещения для караула, дворцовой канцелярии и прочего».

Чертежи и рисунки этого дворца интересны не только тем, что воссоздают обличье не существующего ныне строения. Они свидетели постижения молодым зодчим секретов архитектурного мастерства. Бросается в глаза схожесть с проектными решениями дворцов Руенталя, Митавы и Петергофа: есть нечто общее в горизонтальных членениях, в определенном размеренном ритме окон, в приемах оформления ризалитов.

Рисунки поражают беспредельной фантазией и легкостью, с которой сплетены гирлянды рокайльных завитков и диковинных растений, воссозданы иллюзорные объемы фигур, поддерживающих геральдические щиты и картуши. Никто в Петербурге не мог сравниться с отцом и сыном Растрелли в искусстве украшения интерьера. И вовсе не случайно, сообщая о первом празднике в новом дворце, газета «Санкт-Петербургские ведомости» особо отметила красоту зеркальной залы, как нечто для России новое и поражающее воображение: «Ея Императорское Величество… в одиннадцатом часу изволила при учинении с крепости и Адмиралтейства пушечной пальбы принять всенижайшие поздравления как от чужестранных и здешних Министров, так и от знатнейших обоего пола в пребогатом убранстве бывших особ… После сего изволила Ея Императорское Величество подняться в новопостроенную 60 шагов длины имеющую и богато украшенную Салу, к убранному золотым сервизом столу… После четвертого часу начался в золотом, великими зеркалами и картинами убранном Сале, бал…»

Прием размещения зеркал в простенках Растрелли-младший не единожды и с успехом использует в будущем. Но этот же прием, вероятно, хорошо был известен Растрелли-старшему, видавшему зеркальную галерею Версаля, созданную Ленотром. Так знания и опыт отца умножались изобретательностью и фантазией сына.

Четвертый Зимний дворец стал для Растрелли-младшего последней совместной работой с отцом. Дальше, по его убеждению, наступала полная творческая свобода — ничем не сдерживаемая, никем не ограничиваемая.

Императорский дворец высился над городом, отгороженный естественными пустырями и насильственно внушенным почтением. На него взирали с восторгом и ненавистью, с надеждой и ужасом. Он определял моду, диктовал нравы и поступки. В ясные дни сверкали зеркальными стеклами его многочисленные окна и горел в вышине позолоченный императорский вензель.

Менялись правительницы — и торопливо меняли старый вензель на новый. А по прошествии некоторого времени начинали менять и внутреннее убранство. Напоминание о предшественниках портило настроение и мешало должным образом управлять империей. Не отличалась оригинальностью и дочь царя Петра — очередная российская императрица — Елизавета Петровна. Уверовав, что вензель ее достаточно прочно венчает фасад дворца, она поручила уже признанному «придворному архитектору» Франческо Бартоломео Растрелли перестройку парадных зал. Ничто в них не должно было омрачать безудержного веселья.

Хранящиеся в Варшаве рисунки банкетных столов и украшений к ним свидетельствуют, что три-четыре раза в год придворному зодчему волей-неволей приходилось отрываться от архитектуры и заниматься оформлением дворцовых празднеств.

За каждым таким столом усаживалось до двухсот персон. Расставленные в определенном порядке столы в плане повторяли очертания короны или вензеля императрицы. Фигурные канделябры для сотен и тысяч свечей, затейливые фонтаны и цветники украшали сложные построения.

Растрелли оставил описание своих работ к одному из таких празднеств — свадьбе племянника императрицы, наследника престола Петра Федоровича, и немецкой принцессы Софьи Фредерики Августы Анхальт-Цербстской, крещенной в православие Екатериной Алексеевной: «Императрица Елизавета повелела мне по случаю свадьбы Их Императорских Высочеств декорировать большой зал Зимнего дворца, а также большую галерею, чтобы отпраздновать со всем великолепием торжества, назначенные по этому поводу. С этой целью я сделал фигурные столы, украшенные фонтанами и каскадами и установленные по четырем углам названного зала, окруженные вазами и аллегорическими статуэтками, все богато орнаментированное золоченой скульптурой; по каждой стороне названных каскадов были расставлены померанцевые и миртовые деревья, образовавшие прекраснейший сад».

Во что обходились подобные празднества, сейчас определить трудно. Известно только, что к 1748 году Штатс-контора, ведавшая расходами двора, недоплатила поставщикам 3 миллиона тогдашних рублей. Впрочем, такая безделица не смущала императрицу.

В 1746 году, на следующий год после свадьбы, Елизавета повелела Растрелли расширить существующий дворец, пристроив к нему новый флигель для молодоженов. Может, и не следовало бы останавливаться на этом незначительном творении подробно, но есть в нем нечто примечательное, требующее объяснения.

К Зимнему дворцу, похожему в плане на букву Г, где ножка протянулась вдоль Адмиралтейства,