что после маскарадов у дворцового подъезда начиналась оживленная суета. Подавались широкие многоместные линейки с балдахином и занавесями, выстраивались резвые скороходы с факелами в руках, и разгоряченные танцами гости отправлялись на прогулку по саду.

Ровно проложенные аллеи стриженых лип и дубов, уходящие в сторону цветники и площадки, огороженные кубами и прямоугольниками стриженого кустарника, как бы продолжали на свежем воздухе анфилады великолепных дворцовых покоев.

Посол Людовика XIV, граф Сегюр, восхищался сотворенным чудом: «Светлыя воды, тенистая зелень, изящные беседки, величественныя здания… все это представляло волшебное зрелище и напоминало удивленному путешественнику дворцы и сады Армиды…» Циничный, много повидавший француз не случайно припомнил героиню поэмы Торквато Тассо. Подобно острову, где Ринальдо, возлюбленный Армиды, забыл о своем долге, царскосельский ансамбль был создан для любви и неги. Создан по прихоти и для удовольствия Елизаветы.

«Императрица привозила в Царское Село всех придворных кавалеров и множество дам из числа тех, к кому всего благосклоннее относилась. Эти дамы помещались по четыре и больше в одной комнате; их горничные и все то, что они привозили с собою, находилось тут же. Эти дамы были большей частью в сильной ссоре между собою, что делало это житье не особенно приятным… Оне видели Ея Императорское Величество очень редко; иногда в течение двух или трех недель Императрица не выходила из своих покоев, куда также вовсе не приглашала их. Никто не смел ездить в город…

Никто никогда не знал часа, когда Ея Величеству угодно будет обедать или ужинать, и часто случалось, что эти придворные, проиграв в карты (единственное их развлечение) до двух ночи, ложились спать, и только они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы присутствовать на ужине Ея Величества.

…Было множество тем разговора, которых она не любила: например, не следовало говорить ни о Прусском короле, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках. Все эти предметы разговора ей не нравились…» Это воспоминания Екатерины II о царскосельском времяпровождении Елизаветы Петровны.

VII

Императрица Екатерина I за многочисленными ассамблеями и шумными пирушками не забывала о процветании собственного поместья. Еще в 1717 году вокруг царскосельского дома разбили обширный фруктовый сад: полторы тысячи яблонь, восемьсот вишен и многие сотни кустов смородины, малины, крыжовника, А когда сад окреп и стал плодоносить, вдруг спохватились; есть в этой домовитости что-то неудобное для хозяина земли русской перед иноземцами. Тогда на месте кустов малины срочно выкопали пруд, а вырубив часть яблонь и вишен, устроили крытые аллеи и трельяжные беседки.

Двадцать с лишним лет спустя для императрицы Елизаветы все эти полумеры выглядели старомодными и смешными. Посему 13 июня 1745 года последовало распоряжение: «Мастерового француза Жирарда сыскав, в Царское отвесть и показать ему там в саду нынешние партеры, вместо которых каковым быть новым приказать ему сделать, объявить чертежи…» Дворец еще не готов, а императрица волнуется о будущем парке на французский манер.

Франсуа Никола Жирар мастер опытный. Он приехал в Россию еще при Петре I с прославленным Леблоном. Позже служил в непосредственном подчинении Миниха. И его «смотрением каменных домов построено, також и садов разведено довольное число». Жирар наверняка был в добрых отношениях с Растрелли. Во-первых, через Миниха, с которым некогда оба были тесно связаны. Во-вторых, иноземные художники, проживавшие в Петербурге, старались держаться вместе. Так легче было переносить на чужбине неуютные и трудные ситуации. Судя по документам, Растрелли и Жирар более десяти лет проработали в Царском Селе дружно, рука об руку. И весьма вероятно, что в размахе деятельности Жирара немалую роль сыграли темперамент и вкус архитектора.

Сады «петербургской Армиды» открыты только для посвященных. В непрошеных гостей приказано стрелять «из ружья порохом». Но несколько сохранившихся картин, гравюр и планов позволяют нам проникнуть за высокую каменную ограду, воздвигнутую по проекту графа Растрелли.

Есть в старинных планах некая обстоятельность. С любовью вырисованы картуши с подробными надписями, розы ветров в окружении символов и эмблем, тщательно очерченные цветочные клумбы затейливых конфигураций, аллеи и рощи, где легко пересчитать все деревья. Хранят такие планы аромат времени, незнакомого с высокими скоростями и техническими новациями, убыстряющими темп нашей жизни. Не утрачена еще возможность пристального любования отдельными привлекательными мелочами. Существует радость удивления при взгляде на землю с высоты огромной башни или колокольни. Создавались тогдашние планы не только для специальных нужд, но и для всеобщего разглядывания привычной местности с широко раздвинутым окоемом. Один из таких планов, аксонометрический, открывает Царское Село как бы с высоты птичьего полета.

Жирная черная лента дворца разделяет парк на две неравные части: бóльшую, лежащую к западу от дворца перед циркумференцией, и меньшую — к востоку. Широкая светлая полоса центральной аллеи протянулась через оба сада с запада, упираясь в главные ворота циркумференции, а с востока — начинаясь от среднего дворцового подъезда. Два павильона замыкают аллею с востока и запада. Геометрически правильная планировка посадок, частая и сложная сеть прямых аллей подчеркивают созданность парков. Во всем таится великий смысл: парк — символ государства, где правитель — садовник. Регулярность — свидетельство порядка и организованности в государстве.

Восточный парк называют Старым. Его заложили еще при первой владелице дома. Но не узнала бы она его сегодня. Пологие террасы цветников открывают вид на густо-зеленые квадраты и треугольники в рамках желтых аллей и дорожек. Несмотря на молодость сада, его деревья внушают уважение толщиной стволов и густотой крон. Деревья переселили сюда из петербургских садов опальных вельмож. Даже из Гамбурга привезли подстриженные в виде пирамид тисы и самшит.

В «пристойных местах» на фоне боскетов и в нишах из зелени установлены беломраморные и позолоченные свинцовые статуи. Их также перенесли сюда из столичных садов Меншикова, Остермана, Левенвольде. Статуи оживляют строгую геометрию зеленых кубов, шаров и овалов. В их отборе и расстановке есть продуманная закономерность. Фигуры «Воинская доблесть» — молодая женщина в панцире и шлеме, «Мир» — женщина, гасящая факел войны, обязаны напоминать о могуществе и разумности владелицы сада. Другие же — «Красота», «Диана», «Амур и Психея», «Вакх», «Нимфа» — способствуют оживленной куртуазной беседе гуляющих.

Хочется верить, что статуи, установленные на центральной аллее, исполняли, по замыслу Растрелли, еще одну малоприметную, но важную роль: связывали воедино пластическое убранство дворца с бесчисленными золочеными скульптурами стоявшего в конце аллеи павильона — Эрмитажа.

На небольшом острове, окруженном прокопанными рвами, вырос затейливый и пышно украшенный маленький дворец. Подняв перекидные мосты, отгородившись от всего мира, здесь можно было предаваться отдыху или бурным развлечениям. Затея сия пришла в Россию из Франции. Да и название ее происходит от французского Hermitage — хижина отшельника. Увидав в Европе такие домики, Петр I велел соорудить Эрмитаж в Петергофе.