Шрифт:
Закладка:
Он еще раз взглянул на Гурго. Тот, стоя перед патроном с гусиным пером в руке, смущенно топтался, глядя в пол. Дальше диктовать не хотелось. Разве что уединиться в спальне. В последние дни в нем что-то изменилось – стал до противного сентиментален. Наверное, годы. Скоро опять будет ночь. И беспокойные мысли, и отчаяние. Все считают, что, уйдя в спальню, их Император станет там отдыхать. Если бы! Откуда всем им знать, что на свете бывает бессонница. А еще – «крыса»!
Бонапарт не любил вспоминать Московию. Слово «la Russie» вызывало в нем раздражение. От него становилось не по себе, лицо наливалось краской. Не хочется вспоминать грабли, хлопнувшие тебя по лбу. Но не вспоминать был не в силах. Можно не говорить, язык послушен; но приказать мыслям намного труднее, порой – просто невозможно. И вот тогда побеждает бессонница, а вместе с ней заявляется старая приблуда – «крыса».
Эта тварь в последнее время осмелела. Где та «мышка», что скромно скреблась в области солнечного сплетения? С прежней тихоней можно было договориться. Но только не с «крысой». Эта была беспощадна и неукротима. Мало того, ее изуверская похоть начинала переходить все границы. Порой казалось, что скверный климат острова «зверюге» только на пользу. Теперь свербело, помимо эпигастрия, много правее – в подреберье. «Крыса» добралась до печени. Чтобы это понять, не нужно было быть эскулапом.
Последнее обстоятельство очень тревожило доктора О’Мира. С каждым посещением лицо врача становилось серьезнее. А его мягкие дотоле руки с некоторых пор стали жесткими: прикосновение их к правой реберной дуге доставляло пациенту неописуемые страдания. То давала о себе знать «крыса»: трогать, дескать, не следует, иначе будет больнее.
– Hepatitis acuta, – вздохнув, сказал однажды О’Мира. – Только этого, Ваше Величество, нам и не хватало…
– И что теперь? – насторожился Император. – Каковы прогнозы?
– Заболевание серьезное, будем лечить…
– Вы же знаете, доктор, как я отношусь ко всем этим пилюлям…
– О, да! Тем не менее… Прогноз заболевания, не буду скрывать, не самый лучший. Правда, при хорошем лечении и соблюдении режима питания мы сможем увидеть вполне благоприятный исход. Но, повторюсь, придется себя кое в чем ограничить…
– А ванны? Могу я принимать горячие ванны? – заволновался Бонапарт. – Без них мне, несомненно, станет хуже…
– Думаю, водные процедуры можно будет продолжить. Однако, Ваше Величество, осмелюсь сказать, Вы слишком усердствуете с ваннами. Долгое нахождение в воде может вызвать осложнения. Уж извините за прямоту…
– Ничего, вам можно, доктор. По крайней мере, вы еще не утратили к себе доверие. Что ж, постараюсь быть послушным. Правда, при одном условии: с вас самые свежие новости из Джеймстауна. Кстати, как поживает леди Лоу?
– О, миледи не перестает удивлять, – улыбнулся врач. – И как всегда, в своем репертуаре. На днях уволила служанку. Не поверите, заподозрила бедняжку в слишком откровенных взглядах в сторону губернатора…
– Так он же старик! – не выдержал Наполеон.
– В том-то и дело. Миледи так опекает своего муженька, что «придворные» дамы в преддверии очередного бала начинают побаиваться: а вдруг леди Лоу придет в голову приревновать кого-нибудь из них? В таком случае на карьере мужа несчастной можно ставить крест. Некоторые, дабы не ходить на бал, начинают сказываться больными…
Но последние слова доктора Наполеон уже не слышит: он задремал. «Крыса» успокоилась, и боль понемногу прошла. В такие минуты он блаженствовал. И не только от сладкого сна, но и от душещипательных сновидений.
* * *
Сны Бонапарта благоухали женщинами. В последнее время здесь, на острове, они ему снились часто. Ночные видения были живительным бальзамом после горькой пилюли. Своего рода наградой за перенесенные накануне страдания. Чаще остальных в снах присутствовала пани Валевская. Женщина, ставшая победным трофеем для Покорителя Европы.
Ходили слухи, что представительницы прекрасного пола в Польше очаровательны. Тот, кто рассказывал, явно недоговаривал: польки оказались не просто очаровательны, а сногсшибательны…
Восемнадцатый век расправился с Польшей нещадно, стерев государство с лица земли. «Великая и неделимая» оказалась разрезанной, как бесхозный кусок пирога: один – Пруссии, другой – Австрии; что пожирнее – России. Три раздела Речи Посполитой свели Польшу на нет.
Больше всех поляков раздражали русские. Впрочем, те им отвечали взаимностью. Причина – в исторической нетерпимости. Хотя самое первое отторжение, по всей видимости, произошло задолго до описываемых событий. Крещенная князем Владимиром Красное Солнышко, в год Великого Раскола (1054 г.), Русь сделала выбор в пользу православного христианства. И это напрямую сказалось на братских отношениях между соседями: католической Польше был непонятен выбор русов. С тех пор между русскими и поляками будто кошка пробежала, начались распри.
Самые серьезные испытания выпали на семнадцатое столетие. В августе 1604 года Лжедмитрий I привел в Москву полчища шляхтичей и казаков; пару лет спустя самозванец уже был «венчан на царство», а затем убит. С ним не стало и поляков. Потом был Лжедмитрий II (Тушинский вор), за спиной которого опять скакали польские уланы. И этого убили. Приходили Лжедмитрий III и Лжедмитрий IV, но речь не о них. Главное, что в течение двух лет (1610–1612 гг.), после низложения Василия Шуйского летом 1610 года (в правление так называемой Семибоярщины) московское правительство признало польского короля и великого князя литовского Владислава IV царем и даже вознамерилось чеканить от его имени монету. Лишь по счастливой случайности (Владислав должен был занять престол по принятии им православия, но не принял его и в Московию не явился) русский трон не оказался под польской пятой. А вскоре оккупантов погнали туда, откуда они прибыли. Установившаяся в 1613 году династия Романовых навсегда расставила точки над «i», указав шляхтичам их место…
Во времена Наполеоновских войн «независимая Полония» существовала лишь номинально – в головах ее жителей. По крайней мере на политической карте мира такой страны не было. Зато были Варшава, Краков и Познань; были, наконец, сами поляки, с их шляхтой, традициями и национальным флагом, бережно хранимым в кованых сундуках. Поляки мечтали об освобождении. Поэтому появление Наполеона восприняли более чем восторженно. Это был их шанс вновь обрести независимость. Когда на карту поставлена национальная честь, все остальное – не в счет.
Страна лесов, болот и красивых женщин, Польша не могла похвастаться только одним – собственной сильной армией. Раскинувшись от Балтики до Карпат, она ждала победителя: бери – не хочу. Пруссак ли, австриец или первый встречный-поперечный. Но «встречного-поперечного» совсем не хотелось: мечталось о
