Плутовка мило улыбнулась и… поцеловала любовнику руку.

– Ну что ж, – сказал, улыбнувшись, Бонапарт, – теперь ты будешь жить у меня…

Бонапарт получил от «панночки» то, чего хотел. Мария получила его. Его Императорское Величество.

Но больше всех выиграла Польша.

Все повторилось, как в Каире. Разница была лишь в том, что мадам Фурес заменила пани Валевская. Мария открыто жила в его дворце, а ее связь с Наполеоном стала официальной. Наставления мадам Вобан помогали держать именитого любовника на привязи.

По вечерам, целуясь, они говорили не только о личном, но и о главном — о судьбе «несчастной Польши», о ее роли в мировом сообществе. Мария старалась быть тактичной. Нет, она не собиралась сбрасывать с трона обожаемую императором Жозефину – к чему это?! Ей хотелось не так уж много – быть по возможности рядом с любимым человеком. И стать его как бы побочной польской женой. Только и всего. Неужели это так много для Покорителя Европы? Конечно, нет. Наполеон наслаждался и Марией, такой ненавязчивой и нежной; и тихой Варшавой; и ликующими при виде французских солдат поляками.

Император как-то незаметно полюбил этот милый край, который еще недавно грозился раздавить, как раздавил каблуком собственные золотые часы. По вечерам над Варшавой взмывали всполохи салютов. А по утрам Бонапарта шатало после очередной бессонной ночи со страстной Марией. Полония, Полония…

– Не переживай, – сказал как-то Марии Бонапарт. – Я добьюсь восстановления Польши. И уже кое-что сделал в этом направлении. Например, заставил Россию вернуть часть захваченных ею польских территорий. Дай срок – и они вернут остальное. Нужно только подождать…

В те дни в одном из писем к своему брату Жозефу он сообщал: «Я никогда не чувствовал себя так хорошо и не помню, чтобы когда-либо в прошлом был так любвеобилен…»

Была довольна и пани Валевская. И конечно, Польша – осколок территории когда-то могущественной Речи Посполитой. Впрочем, об «осколке» следовало забыть. Теперь на карте мира замелькало новое название – Великое герцогство Варшавское[130].

О, эти женщины! Для них перекроить географическую карту все равно что изменить старую юбку на новый фасон…

* * *

…Громкая победа французов под Фридландом уже ничего не меняла: с русскими следовало что-то делать. Прейсиш-Эйлау показал: недооценка противника может обернуться большими неприятностями. Так что с Александром нужно было либо мириться, либо идти до конца. Вопрос заключался в другом: «до конца» – это куда? И главное, для чего?..

Разгром армии Беннигсена под Фридландом 14 июня 1807 года явился громким салютом в честь юбилейной даты победы Наполеона под Маренго (в тот же день семь лет назад). Однако именно это сражение явилось той последней чертой, перейдя которую, следовало задуматься о заключении с русскими мира. Будь его воля, Бонапарт гнал бы всех этих пруссаков и даже русских, пока не омочат мундиры в водах Балтийского моря. Однако для ведения победоносной войны у французов не было ни сил, ни возможностей. Да и воля к победе у жанов и жаков, по правде говоря, слабела день ото дня. Желание перемирия диктовалось измотанностью французской армии. Войска роптали; причем не только солдаты, но и многие офицеры, генералы и даже маршалы. Не хватало еще бунта!

«Ваше величество должно заключить мир любой ценой!» — писал Наполеону его брат Жозеф. Примерно те же самые требования предъявлял Александру младший брат Константин Павлович, прибывший в русскую ставку, расквартированную в Шавли (Шауляе). Константин напоминал брату о трагической судьбе их отца, Павла I, о ропоте петербургской молодежи, среди которой бродят «сотни молодых людей, которых можно считать прямыми сыновьями Робеспьера и Дантона…» Великий князь предупреждал императора, что война – предтеча революции.

Не отставал от Константина и генерал Беннигсен, чувствовавший себя после Фридланда не в своей тарелке. «Ради чего, ради кого погибали русские солдаты? – писал он на Высочайшее имя. – Pour le roi de Prusse?[131] Но можно ли дольше приносить эти тяжелые и бесполезные жертвы? А что будет, когда армия Наполеона перейдет через Неман и война будет перенесена на русскую землю?»

Революции Александру не хотелось. Впрочем, как и унизительного разгрома. Он мнил себя усмирителем Европы. Остальное было ни к чему.

Совсем иные мысли терзали Наполеона. Подмяв под себя пол-Европы, теперь ему хотелось передышки; мирный союз с Россией в полной мере предоставил бы эту передышку. С Александром следовало вести тонкую и хитрую игру. А чтобы русский царь был более сговорчив, его следовало обвести вокруг пальца. Для начала – пустить пыль в глаза; зальстить так, чтобы не осталось и тени сомнения в искренности чувств французов к бывшему противнику. Умелая лесть, как докладывали дипломаты, может дать хороший результат и убедить Александра заключить мирный договор.

Поэтому, когда царь послал в штаб Наполеона князя Лобанова-Ростовского, который должен был договориться о перемирии, его встретили достаточно радушно. Бонапарт знал, чего боятся русские, – территориальных уступок, не говоря уж о финансовых компенсациях. Русские правы: за все сполна заплачено солдатской кровью. Парламентариям дали понять, что мир выгоден всем, пора прекращать ненужную и бессмысленную бойню. Именно об этом и шел разговор во французской ставке между князем Лобановым-Ростовским и маршалом Бертье, а позже – с самим Наполеоном. Одновременно те же вопросы обсуждались в беседе великого князя Константина с маршалом Мюратом.

Результат не замедлил сказаться. Уже через десять дней после сражения при Фридланде на середине Немана напротив Тильзита был сооружен деревянный плот, на котором должны были встретиться для переговоров императоры двух держав.

25 июня (7 июля) 1807 года, в 11 часов утра, от противоположных берегов Немана отчалили две лодки, сошедшиеся у плота. Наполеон вышел первым и направился встречать Александра.

– Из-за чего воюем? – обратился он к русскому императору.

– Вот именно – из-за чего? – теперь уже спросил Александр.

Монархи обнялись и вместе вошли в палатку.

Дипломаты оказались правы: с русским царем можно было иметь дело – принимать важные решения, договариваться, заключать соглашения. Он оказался просто душкой, этот Александр. И если держать себя с ним аккуратно, не переигрывать, то переговорщик он отличный. И при этом – никакой чванливости и глупой надменности, характерной для пруссаков и австрийцев. Бонапарт вдруг поймал себя на мысли, что неплохо было бы иметь царя в союзниках: у них получился бы славный тандем! Кто знает, возможно, когда-нибудь так оно и случится. А пока двухчасовой разговор закончился полным взаимопониманием. Очаровав друг друга, Наполеон и Александр I – еще вчера непримиримые враги – вышли из