Шрифт:
Закладка:
Черт.
Ана стряхивает свое видение и чувствует, что вода стала обжигающе горячей. Еще немного, и она закипит. Выскочив из ванны на мокрый пол, Ана, дрожа и ужасаясь, смотрит, как над водой поднимается пар.
11.59 пополудни – Голди
Я не сразу решила убить своего отчима, но после того, как эта мысль пришла мне в голову впервые, я поняла, что это только вопрос времени. Надо было придумать, как именно это сделать. И когда.
О том, что у маминого мужа аллергия на арахис, я узнала случайно. Он мне этого не говорил. Думаю, он считал это своего рода слабостью, чем-то вроде щели в своей броне. Об этом мне проговорилась ма, из-за Тедди. Я пришла домой из школы, жуя сникерс, и предложила батончик ему. Мама выбежала из кухни, крича, оттолкнула меня и запустила пальцы ему в рот. От удивления брат заорал, затем заорала и я. Когда мы все успокоились, она объяснила, почему я никогда не должна приносить в квартиру арахис.
– Пообещай мне, – сказала она. И я сразу же пообещала, потому что мысль о том, что я могу навредить Тедди, вызвала у меня ужас. – У твоего отчима, – добавила ма, – тоже аллергия на эти орехи.
Со стыдом должна признаться, что подумала об этом не сразу, а ведь это было так просто. Мне надо было попросту набраться терпения. И я выносила его почти еженощные визиты в мою постель, пока однажды вечером ма, наконец, не ушла, чтобы посидеть в пабе с подругами и пропустить несколько пинт пива, поручив мне накормить отчима ужином и уложить Тедди спать.
Я продумала свой план со всей скрупулезностью, доступной десятилетнему, но способному ребенку. По дороге из школы домой купила пакетик соленого арахиса и сникерс. Арахис я раскрошила в карри, которое мама приготовила на ужин, добавив туда перец чили, чтобы замаскировать его вкус. И потом спокойно смотрела, как этот урод съел все до последней крошки. Я не испытывала угрызений совести, если бы можно было засунуть его рожей в миску, не выдав себя, я бы сделала и это.
После ужина я дочиста вымыла все тарелки, мойку и все вокруг вообще. Он лежал на ковре, на который свалился со стула, и ворс под ним промок от его мочи. С тех пор я никогда не прикасаюсь к этому месту на нашем ковре. Телевизор продолжал работать. «Тоттенхем» выигрывал у «Арсенала» со счетом 3:1. Я засунула пустой пакетик из-под арахиса в свое белье, чтобы наутро выбросить его в мусорный ящик по дороге в школу, после чего откусила дюйм от сникерса, и остаток положила рядом с ним. Заметив закатившуюся под диван деревянную погремушку Тедди, я вдруг почувствовала желание садануть ею по роже отчима. Мне хотелось измолотить каждый дюйм его ленивого тела, избить его так, чтобы тело нельзя было узнать. Разумеется, к сожалению, я не могла этого сделать. Даже если бы и сделала, мне все равно не удалось бы изуродовать его так же, как он изуродовал меня.
Я сжала руки в кулаки, вонзив ногти в ладони, в итоге чего моя ярость прошла, и я заплакала. Ззатем позвонила ма. Она так и не поняла, как это произошло, и все спрашивала, как он мог съесть то, на что у него была аллергия. Это не имело смысла. Полиция была с нею согласна, но, хоть они и допрашивали меня, им, похоже, так и не пришло в голову заподозрить десятилетнюю девочку. У мамы же было железное алиби, на этом все и закончилось. Когда четыре года спустя умерла и мама, вопрос о том, как это могло произойти, умер вместе с ней.
3.13 пополуночи – Беа
Беа сидит на полу ванной в луже собственной крови. Она обнаружила, что разрезание старых ран более болезненно, чем нанесение новых, поэтому и разрезает бритвой затянувшиеся порезы, сделанные ею несколько дней назад. Ее тело пронзает боль, по щекам текут слезы.
После смерти Вэли ее ярость все растет, растет с каждым днем, что объясняет ее сны, в которых она видит черные перья и убитых оленей. Чтобы не начать серию убийств, она должна вымещать эту ярость на самой себе. Беа опасается даже за свою мама, спящую в соседней комнате, поскольку часто желание причинить ей вред вспыхивает в девушке так внезапно и с такой силой, что едва удается себя сдерживать. Ей отчаянно хочется закричать, это похоже на рвотный позыв, но она ухитряется подавить этот крик.
Водя пальцем по крови на полу, Беа понимает, куда это заведет ее в конце концов. Это неизбежно. Она не сможет сдерживать свою ярость вечно. Та вырвется наружу, а, значит, надо обратить ее против себя самой, не дать этой бомбе взорваться рядом с невинными. Они все невинны, все кроме нее.
Беа еще точно не знает, как она это сделает. Веревка слишком ненадежна, таблетки слишком безболезненны. Наверное, нужно будет использовать бритву. Теперь ее тянет к лезвиям, и эти штуки причинят ей столь необходимую боль. Остается один вопрос – когда. Было бы слишком жестоко по отношению к мама сделать это в ту ночь, когда ей исполнится восемнадцать лет…
Ты не сделаешь ничего подобного. Встань с пола и иди ко мне.
Беа оборачивается, но в ванной она одна, а дверь по-прежнему заперта.
Вставай. Вставай. Вставай!
И девушка встает.
3.33 пополуночи – Голди
Минувшей ночью Лео попросил меня вернуться к нему. Мои глаза закрываются, но я заставляю себя открыть их вновь. Я очень устала и хочу одного – спать. Так как мне известно, куда заведет меня сон, мне страшно увидеть Лео опять. Мои глаза снова закрываются, и я снова заставляю их открыться. Я и не хочу, и хочу увидеть его вновь и, в конце концов, понимаю, что этого не избежать.
Шагаю по каменистой тропинке, идущей через лес. Передо мной появляется Лео. Не останавливаюсь, и он идет рядом со мной.
– Я не ожидаю, что ты меня простишь, и не прошу тебя о прощении, – говорит он, словно продолжая уже начатую беседу. – Я его даже не хочу. То, что я совершил, не может быть прощено. Но надеюсь, ты понимаешь…
Я останавливаюсь.
– Ты понимаешь… – В его зеленых глазах стоят слезы. – Что я всегда любил, люблю и буду любить…
Я смотрю на него, вглядываюсь долго, не говоря ничего. Затем киваю. Разве может быть иначе? Ведь он в моем сердце.
– Значит, ты позволишь мне научить тебя? – нерешительно спрашивает Лео. – Позволишь помочь тебе научиться сражаться?
Я киваю опять и пытаюсь не думать о том, что, если он никого не убьет, ему придется умереть самому.
3.33 пополуночи – Эсме
Эсме чувствует, что скользит куда-то, как будто ее кровать превратилась в лодку, которая несет ее туда, откуда нет возврата. Она не боится и жалеет только об одном – о том, что рядом с нею не сидит ее внучка, и Эсме не может держать руку Скарлет, уходя в иной мир.
Если бы у нее были силы произнести имя девушки, прокричать его. Но, должно быть, Скарлет все-таки успевает, ибо последнее, что чувствует женщина – это прикосновение руки ее внучки. А последнее, что видит – это лицо ее дочери. Руби что-то говорит, но Эсме не слышит ее. Слова Руби отражаются в ее глазах – это слова благодарности, извинения, молитвы.
