адрес, по которому Вы пришли. Мне тридцать пять лет. У меня нет веры ни в бога, ни в спасение, ни в прошлое, ни в будущее. Я не верю ни словам, ни поступкам. Я ни во что не верю. Но меньше всего я верю в торжество справедливости.

Всё. Вот и всё. Теперь нужно, по идее, встать и уйти. Или идти ва-банк. Я практически ненавидел в эту минуту и свою работу, и самого себя. Я не имел права делиться с Татьяной служебной информацией, но это был мой последний шанс.

— Таня, — доверительно обратился я к Рябцевой. — То, что я хотел Вам сказать, когда пришёл, это совершенно закрытая информация, и я не имею ни малейшего права раскрывать Вам её, но я не имею морального права и не поделиться с Вами, — я выдержал достойную паузу, дождавшись, пока в глазах женщины снова блеснёт интерес. Ну, хотя бы малейший намёк на выход из прострации.

— Так говорите, в чём дело, — Татьяна отвлеклась на новую порцию убийственного напитка, скорее всего, чтобы я не заметил в ней как раз тот самый интерес, который скрыть, глядя в глаза собеседнику, невозможно. — Вы говорите так, как будто принесли просто благую весть. Я слушаю.

— Нет, Таня, — это была попытка торговаться, и она не могла этого не понять. — Сначала я прошу Вас ответить на несколько вопросов. Потом я Вам всё расскажу.

— Хорошо. Если я могу быть Вам чем-то полезна… Вы темните… Но для меня это не имеет никакого значения. Как и всё, впрочем. Я Вас слушаю.

— Кто к Вам приходил? После суда у Вас были какие-либо беседы с журналистами, например? С адвокатами? Кто приходил к Вам?

Сейчас мне было бы на руку, если бы Татьяна потеряла контроль над собой, напилась бы до слёз и истерик. Высказала бы наболевшее. Но только идиот мог ждать от этой женщины какой-то яркости в проявлении эмоций. Хоть в трезвом, хоть в пьяном виде. Может быть, я и не самый умный человек, но идиотом я не был. Я следил за каждым её взглядом, вздохом, поворотом головы, жестами. Я смотрел, не трясутся ли руки, держащие сигарету. Не появляется ли блеск в потухших глазах. Наверно, такие беседы просто необходимо записывать на видео, а потом тщательнейшим образом анализировать. Но это было бы слишком просто. Слишком просто для этого запутанного клубка событий и искалеченных человеческих судеб.

— Да, конечно, — никаких эмоций, никакого волнения. — Приходили и журналисты, и адвокаты. Много, кто приходил. Риэлтеры, например… — лёгкая усмешка на губах.

Что-то вот тут… Где-то тут что-то есть! Мозги себе не сломай, товарищ Холмс! Зацепи мысль!

— Риэлтеры? Вы хотели продать квартиру?

— Была такая мысль. Здесь очень тяжело. Эту квартиру мы покупали с первым мужем ещё пятнадцать лет назад. После его смерти хотела уехать отсюда куда-нибудь. На работе приятели отговорили. Долго убеждали, что нужно просто сделать ремонт, и станет возможным жить. Я была тогда совсем девчонкой. Для меня советы старших были весомы. Я же осталась тогда совершенно одна: ни родителей, ни друзей, ни мужа.

Хреном тебе по лбу, Сергеев! Нельзя жить, ежедневно хватаясь за голову и восклицая: «Ах, какой же я мудак!» Проще не быть им. Или, по мере сил, стараться им не быть. Или хотя бы им не казаться! Ты мог посмотреть дело, прежде чем соваться со своими задушевными разговорами к человеку? Ты мог выяснить о ней хоть что-то — хоть возраст, профессию?! Ты хоть каплю понимаешь из того, что она говорит?! Хочешь — не хочешь, придётся в этом признаться. Да ещё попробовать обратить это в свою пользу.

— Таня! Видите ли, я не занимался делом Кузьмина. Именно поэтому я и не ознакомился с материалами дела. Я уверен, что Вы меня извините и поймёте. Простите, что я Вас расспрашиваю, ничего не объясняя, что я не знаю чего-то из дела, из Ваших данных… Я пришёл к Вам даже не совсем, как следователь. У меня есть некий частный интерес, — пропади я пропадом за эту ложь. — Я очень постараюсь всё Вам объяснить. Чуть позже.

Татьяна внимательно посмотрела на меня. Вроде, поверила. Я старался быть убедительным. Немного подумала и пояснила:

— Мой муж… первый муж, погиб вместе с моими родителями тринадцать лет назад. Они возвращались с дачи, из Рощино. Там есть очень неудачные повороты на дороге. Стас был за рулём, только купили машину недавно… Он не справился с управлением, и машину вынесло на встречку, под тяжёлый грузовик. Шансов не было ни у кого. Я должна была ехать с ними, но на выходные взяла срочную работу. Компьютер был только дома, ноутбуков тогда не было в таком количестве, даже в нашей, небедной семье, — Татьяна взглянула на моё непонимающее лицо. — Муж занимался бизнесом. Не торговля, не криминал, научные разработки, новые технологии. У отца был свой бизнес, когда-то он начинал с кооператива — строительные материалы, оборудование, вырос до огромной фирмы. Мы жили довольно неплохо… А потом всё рухнуло. Я осталась совершенно одна. Целый год я приходила в себя. Если бы не работа, я бы, наверно, сошла с ума. Только через год я смогла вернуться сюда, в эту квартиру. Я переломала здесь всё: стены, полы, до единого винтика всё вынесла. На работе у меня был непосредственный начальник, очень хороший человек, друг. Он вытащил меня из сумасшествия, вынудил работать без просвета и продыха. Он же буквально насильно заставил меня делать здесь ремонт, сам ездил со мной по магазинам, покупал что-то, пытался хоть чем-то меня заинтересовать. И, в конечном итоге, я сдалась под его натиском. Я пришла в себя, очень много работала, а каждую свободную минуту занималась ремонтом. Приезжала сюда ежедневно, строила рабочих, препиралась с прорабом, заставляла их переделывать что-то… В итоге, жизнь как-то вошла в норму. Теперь моего начальника нет, он умер в пятьдесят девять лет от инфаркта. Так я потеряла последнего близкого человека в своей жизни. А потом появился Нуман. Как свет в окне. Теперь этого света нет. И никто не сможет объяснить мне, почему так случилось. Мы никогда и никому не делали ничего плохого. Мы не обманывали людей, не воровали, не завидовали и не тешили в себе гордыню. То, что мы жили с Нуманом вне брака, так это было временно. Когда-нибудь мы бы обязательно поженились. Нуман хотел закончить институт и добиться чего-либо в жизни. Он бы обязательно этого добился, он был талантливым парнем… Я не знаю, зачем я вам это всё говорю, — женщина немного растерялась, — Вам же хочется узнать совершенно другое.

Я готов был слушать