Но Руссо не пришел. Вольтер отомстил, выпустив (31 декабря 1764 года) анонимный памфлет «Чувства горожан», который является одним из самых черных пятен на его характере и карьере. Его нужно процитировать, чтобы поверить.

Мы жалеем глупца, но когда его слабоумие переходит в ярость, мы связываем его. Терпимость, которая является добродетелью, затем становится пороком… Мы прощали романы этого человека, в которых порядочность и скромность так же ущербны, как и здравый смысл… Когда он смешал религию со своими выдумками, наши судьи были вынуждены подражать парижским… и бернским…Сегодня разве не истощается терпение, когда он издает новую книгу, в которой с яростью оскорбляет христианскую религию, Реформацию, которую он исповедует, всех служителей Святого Евангелия и все государственные органы?…Он ясно говорит от своего имени: «В Евангелии нет чудес, которые мы могли бы воспринимать буквально, не отказываясь от здравого смысла».

Разве он ученый, который спорит с учеными? Нет, он человек, который до сих пор носит на себе трагические следы своего разврата и который… таскает за собой из города в город и с горы на гору несчастную женщину, чью мать он заставил умереть, а детей выставил за дверь больницы… отрекаясь от всех чувств природы, как он отбрасывает чувства чести и религии.

Неужели он хочет уничтожить нашу конституцию, изуродовав ее, как он хочет уничтожить христианство, которое он исповедует? Достаточно предупредить его, что город, который он беспокоит, отвергает его….. Если он думает, что мы возьмемся за меч [совершим революцию] из-за [осуждения] Эмиля, он может отнести эту идею к разряду своих нелепостей и глупостей. Но ему следует сказать, что если мы легкомысленно наказываем нечестивого романтика, то капитально наказываем гнусного предателя».61

Это было позорное выступление, которое вряд ли можно было оправдать гневом, болезнями и возрастом Вольтера. (Неудивительно, что Руссо никогда не верил (даже сегодня мы с трудом верим), что это написал Вольтер; вместо этого он приписал это генуэзскому министру Верну, который тщетно протестовал, что не он является автором. В один из лучших своих моментов Руссо опубликовал ответ на «Сентенции» (январь 1765 года):

Я хочу с простотой сделать заявление, которое, как кажется, требуется от меня в этой статье. Ни одна малая или большая болезнь, о которой говорит автор, никогда не поражала мое тело. Болезнь, поразившая меня, не имеет ни малейшего сходства с той, о которой говорит автор; она родилась вместе со мной, как знают те, кто заботился о моем детстве и кто еще жив. Она известна ММ. Малуэн, Моранд, Тьерри, ДаранCOPY00. Если они найдут в этом [недуге] хоть малейший признак распутства, я прошу их сбить меня с толку и опозорить…Мудрая и уважаемая в мире женщина, которая заботится обо мне в моих несчастьях… несчастна только потому, что разделяет мое несчастье. На самом деле ее мать полна жизни и находится в добром здравии, несмотря на свой преклонный возраст [она дожила до девяноста трех лет]. Я никогда не подвергала и не подвергала опасности детей у дверей больницы или где-либо еще….. Больше я ничего не добавлю… разве что скажу, что в час смерти я предпочел бы сделать то, в чем меня обвиняет автор, чем написать подобную статью».62

Хотя о том, что Руссо отдал своих детей в приют для подкидышей (не совсем точно, что их «разоблачили»), было известно парижским сплетникам (он признался в этом маршалу Люксембурга), памфлет Вольтера стал первым публичным разоблачением. Жан-Жак подозревал мадам д'Эпинэ в том, что она раскрыла его во время своего визита в Женеву. Теперь он был убежден, что она, Гримм и Дидро вступили в сговор с целью очернить его репутацию. В это время Гримм неоднократно нападал на Руссо в «Литературной корреспонденции», 63 а в своем письме от 15 января 1765 года, говоря о «Письмах с горы», он присоединился к Вольтеру, обвинившему Руссо в государственной измене: «Если где-нибудь на земле и существует такое преступление, как государственная измена, то оно, несомненно, заключается в нападении на основную конституцию государства с помощью оружия, которое мсье Руссо использовал для свержения конституции своей страны».

Длительная ссора между Вольтером и Руссо — одно из самых печальных пятен на лице Просвещения. Их рождение и положение далеко отстояли друг от друга. Вольтер, сын преуспевающего нотариуса, получил хорошее образование, особенно в области классики; Руссо, родившийся в обедневшей и вскоре разорившейся семье, не получил формального образования и не унаследовал классической традиции. Вольтер принял литературные нормы, установленные Буало: «Любите разум, пусть все ваши сочинения черпают из разума свое великолепие и свою ценность»;64 Для Руссо (как и для Фауста, соблазняющего Маргариту с помощью Руссо) «чувство — это все».65 Вольтер был таким же чувствительным и возбудимым, как Жан-Жак, но обычно он считал дурным тоном позволять страстям запятнать его искусство; он чувствовал в обращении Руссо к чувству и инстинкту индивидуалистический анархический иррационализм, который начнется с бунта и закончится религией. Он отвергал Руссо, а Руссо вторил Паскалю. Вольтер жил как миллионер, Руссо копировал музыку, чтобы заработать на хлеб. Вольтер был воплощением всех светских граций; Руссо чувствовал себя не в своей тарелке на светских раутах, был слишком нетерпелив и раздражителен, чтобы сохранить друга. Вольтер был сыном Парижа, его веселья и роскоши; Руссо был ребенком Женевы, мрачным и пуританским буржуа, обиженным на классовые различия, которые его ущемляли, и на роскошь, которой он не мог наслаждаться. Вольтер защищал роскошь как средство пустить деньги богатых в оборот, дав работу бедным; Руссо осуждал ее как «кормящую сто бедняков в наших городах и заставляющую сто тысяч погибать в наших деревнях».66 Вольтер считал, что грехи цивилизации перевешиваются ее удобствами и искусствами; Руссо везде чувствовал себя неуютно и почти все осуждал. Реформаторы прислушивались к Вольтеру, революционеры — к Руссо.

Когда Гораций Уолпол заметил, что «этот мир — комедия для тех, кто думает, и трагедия для тех, кто чувствует», то67 он невольно сжал в одну строку жизни двух самых влиятельных умов восемнадцатого века.

V. БОСУЭЛЛ ВСТРЕЧАЕТ РУССО