Исключительно приятное представление о Жан-Жаке мы получаем из отчета Босуэлла о пяти визитах к нему в декабре 1764 года. Неизбежный идолопоклонник торжественно поклялся (21 октября) «не разговаривать с неверным и не наслаждаться женщиной до встречи с Руссо».68 3 декабря он отправился из Невшателя в Мотье-Траверс. На полпути, в Бро, он остановился в трактире и спросил дочь хозяина, что она знает о его добыче. Ее ответ был обескураживающим:

«Месье Руссо часто приезжает и остается здесь на несколько дней со своей экономкой, мадемуазель Левассер. Он очень приятный человек. У него прекрасное лицо. Но он не любит, когда люди приходят и смотрят на него, как на человека с двумя головами. Боже мой! Любопытство людей просто невероятно. Многие, многие люди приходят к нему, а он часто не принимает их. Он болен и не хочет, чтобы его беспокоили».69

Конечно же, Босуэлл отправился в путь. В Мотьере он остановился в деревенском трактире и

Я подготовил письмо мсье Руссо, в котором сообщал, что к нему приехал древний шотландский джентльмен двадцати четырех лет от роду, надеющийся на встречу с ним. Я заверил его, что заслуживаю его уважения… К концу письма я показал ему, что у меня есть сердце и душа… Это письмо — настоящий шедевр. Я навсегда сохраню его как доказательство того, что моя душа может быть возвышенной».70

Его письмо на французском языке было тонкой смесью нарочитой наивности и неотразимого обожания:

Ваши труды, сэр, растопили мое сердце, возвысили мою душу, разожгли мое воображение. Поверьте, вы будете рады видеть меня….. О дорогой Сен-Пре! Просвещенный наставник! Красноречивый и любезный Руссо! У меня предчувствие, что сегодня родится поистине благородная дружба….. Я должен многое сказать вам. Хотя я всего лишь молодой человек, я пережил такое разнообразие бытия, которое поразит вас…Но я прошу вас, будьте один…. Я не знаю, не предпочту ли я никогда не видеть вас, чем увидеть вас впервые в компании. Я жду вашего ответа с нетерпением.71

Руссо передал, что может приехать, если пообещает сделать свой визит коротким. Босуэлл отправился в путь, «одетый в пальто и жилет, алый с золотыми кружевами, бриджи и сапоги из грецкой кожи. Кроме того, на мне было пальто из зеленого камлота, подбитое лисьим мехом». Дверь открыла Тереза, «маленькая, живая, аккуратная француженка». Она провела его наверх к Руссо — «благовоспитанному чернокожему [смуглому] человеку в платье армянина. Я спросил его, как он себя чувствует. «Очень болен, но я отказался от врачей». «Руссо выразил восхищение Фредериком, презрение к французам — «презренная нация», но «в Испании вы найдете великие души». Босуэлл: «И в горах Шотландии». Руссо говорил о теологах как о «джентльменах», которые «дают новое объяснение чему-то, оставляя его таким же непонятным, как и прежде». Они обсудили Корсику; Руссо сказал, что его попросили разработать для нее законы; Босуэлл начал свой неизменный энтузиазм в отношении корсиканской независимости. Вскоре Руссо отпустил его, сказав, что хочет прогуляться в одиночестве.

4 декабря Босуэлл вернулся на осаду. Руссо некоторое время беседовал с ним, а затем отстранил его: «Вы мне надоели. Это моя натура, я ничего не могу с этим поделать». Босуэлл: «Не церемоньтесь со мной». Руссо: «Уходите». Тереза проводила Босуэла до двери. Она сказала ему: «Я двадцать два года прожила с месье Руссо; я бы не отдала свое место, чтобы стать королевой Франции. Я стараюсь извлекать пользу из добрых советов, которые он мне дает. Если он умрет, мне придется уйти в монастырь».72

5 декабря Босуэлл снова был у двери. Руссо вздохнул: «Мой дорогой сэр, мне жаль, что я не могу поговорить с вами так, как мне хотелось бы». Босуэлл «отказался от подобных оправданий» и завязал разговор, заявив, что «я стал католиком и намереваюсь скрыться в монастыре». Руссо: «Какая глупость!»… Босуэлл: «Скажите мне искренне, вы христианин?». Руссо «ударил себя в грудь и ответил: «Да, я упиваюсь тем, что я христианин». «Босуэлл (который страдал от меланхолии): «Скажите, вы страдаете от меланхолии?» Руссо: «Я родился спокойным. У меня нет природной склонности к меланхолии. Мои несчастья заразили меня ею». Босвелл: «Что вы думаете о монастырях, покаянии и подобных средствах?» Руссо: «Мамзели, все они». Босуэлл: «Не возьмете ли вы, сударь, на себя [духовное] руководство мной?» Руссо: «Я не могу». Босуэлл: «Я вернусь». Руссо: «Я не обещаю, что увижу вас. У меня все болит. Мне каждую минуту нужен камерный горшок».73

Тем же днем, в maison du village, Босуэлл написал четырнадцатистраничный «Очерк моей жизни» и отправил его Руссо. В нем он признавался в одном из своих прелюбодеяний и спрашивал: «Возможно ли мне еще сделать себя мужчиной?» Он вернулся в Невшатель, но 14 декабря снова оказался у дверей Руссо. Тереза сказала ему, что ее хозяин «очень болен». Босуэлл продолжал настаивать; Руссо принял его. «Я нашел его сидящим в сильной боли». Руссо: «Меня одолевают недуги, разочарования и печаль. Я пользуюсь зондом [расширителем уретры]. Все считают моим долгом ухаживать за ним… Приходите после обеда». Босуэлл: «Надолго ли?» Руссо: «Четверть часа, и не больше». Босуэлл: «Двадцать минут». Руссо: «Пошел ты!» — но он не мог удержаться от смеха.

Босуэлл, вернувшись в четыре часа, мечтал о Людовике XV. «Мораль кажется мне неопределенной вещью. Например, я хотел бы иметь тридцать женщин. Могу ли я не удовлетворить это желание?» «Нет». «Но подумайте, если я богат, я могу взять несколько девушек; я рожу им ребенка; таким образом, размножение увеличится. Я даю за ними приданое и выдаю замуж за хороших крестьян, которые очень рады их заполучить. Таким образом, они становятся женами в том же возрасте, как если бы они оставались девственницами, а я, со своей стороны, имею возможность наслаждаться большим разнообразием женщин». Затем, не произведя никакого впечатления этой королевской гипотезой, он спросил: «Скажите, пожалуйста, как я могу искупить причиненное мне зло?» Руссо дал золотой ответ: «Зло можно искупить только добром».74 Босуэлл попросил Руссо пригласить его на ужин; Руссо ответил: «Завтра». Босуэлл вернулся в трактир «полный прекрасного настроения».

15 декабря он обедал с Жан-Жаком и Терезой на кухне, которая показалась ему «опрятной и веселой». Руссо был в хорошем настроении, без признаков душевных