Я обнял Маркоса, зная, что, возможно, больше никогда его не увижу, хотя он этого и не понимал. Я надеялся лишь на то, что мы вслед за ним покинем этот город мучений.

– И еще кое-что. – Я достал из-за пояса Слезу Архангела, свой клинок. – Передай его Сире. Это дар в знак моего доверия и благодарности за все, что она для нас сделала.

Я молился, чтобы этого оказалось достаточно.

25

Сира

Я не собиралась хоронить матушку в песке, как бы Вафик ни настаивал на похоронах, соответствующих канонам Потомков.

– Верующих следует хоронить там, где они умерли, – сказал он. – Или хотя бы вблизи от этого места. Это четкая позиция Потомков.

Да пошли они! Потомки имеют значение, только когда полезны. Но когда начинают мешать, я буду проклинать их вместе со святыми и самой Лат.

Амма родилась в Пустоши. И будет похоронена там рядом с Джиханом и моим отцом, в холмах, где растут полевые цветы. Поэтому, завернув останки ее почерневшего тела в зеленый саван, я приказала кузенам отвезти ее на землю предков.

Когда я сидела на подушках и пила соленый чай в память о сгинувшей семье, в юрту ворвался Вафик. Сади лежала под одеялом на своем ложе, но ее глаза были открыты.

– Сира, я понимаю твое горе, но ты подаешь ужасный пример, – сказал он. – В такую минуту ты могла бы изменить силгизские похоронные обряды. Они еретические, унаследованы от языческих ритуалов диких племен Пустоши.

– Я все сделала правильно, – мягко произнесла я. – Омыла ее тело – все, что от него осталось. Завернула его в зеленый саван. Таковы обычаи Потомков. Все, чего я прошу, – это чтобы она была погребена там, где осталось ее сердце.

– Это слишком серьезная просьба. Тело – всего лишь тело. Души в нем уже нет. Но отправляя ее тело в Пустошь, ты укрепляешь неправильные верования в то, что душа задерживается в теле.

– Вовсе нет. Я просто… не могу захоронить ее здесь. Она не человек песков. Она полевой цветок из Бескрайности. Как ты этого не понимаешь?

– Ты не хоронишь ее. Она уже в Барзахе. Ты просто закапываешь обгорелую плоть, слабо напоминающую твою мать.

В голове вспыхнули воспоминания о расплавленных глазах. Моя рука затряслась, и я пролила немного соленого чая на кафтан.

– А еще ты приказала зарезать сотню кобыл? – спросил Вафик.

– Чтобы накормить наших воинов.

– В нашей вере не практикуются жертвоприношения ни людей, ни животных. Это языческие рубадийские ритуалы, за которые цепляется твое племя!

– А разве этому учили Потомки? – спросила я. – Укорять скорбящую после того, как на ее глазах сгорела мать?

– Была бы ты ординарной женщиной, я не стал бы волноваться. Но ты – краеугольный камень правящих сил этой страны, которые называют себя представителями Потомков. Может, ты этого и не осознаешь, но твои слова и поведение служат примером для остальных.

– Она была моей матерью, и как ее чтить, я решу сама. Не ты и не какое-то племя праведников, жившее сотни лет назад.

Вафик сурово уставился на меня и покачал головой.

– «Какое-то племя праведников». Ты убита горем и говоришь не подумав. Да простит тебя Лат за то, что позволила чувствам управлять разумом. Тебе лучше остаться здесь на время траура, чтобы избавить остальных от таких богохульных высказываний.

Он вышел, оставив меня наедине со слезами.

Я ведь только что снова обрела ее. И думала, что она со мной надолго. Мне следовало знать, что Кева нацелится на нее. Мне следовало держать ее поближе. Или с самого начала не молиться вместе с ней.

О чем она вообще молилась, когда плавились ее глаза? Да и какое это имело значение? Ничего не изменилось. Матушка не умела соединять звезды, это невозможно. Когда она умирала, мне казалось в бреду, что само время остановилось. Когда матушка вертела головой, я мысленно увидела Утреннюю звезду, но, возможно, только потому, что этого хотела. Если бы ее молитва вызвала какие-то значительные перемены, я уже заметила бы их.

Столько сожалений. И невозможно ничего изменить. Если только соединяющая звезды не умеет обращать время вспять.

Мне не хотелось плакать на виду у Сади, но я не могла с ней разделиться. Не могла позволить Кеве ее забрать. Он каким-то образом убедил ифрита служить себе, и, возможно, только присутствие Сади спасает меня от его ярости.

Я посмотрела на нее и глотнула соленого чая. И лишь тогда поняла, насколько он успокаивает. Гасит пожар в крови.

– Ты скоро умрешь, Сади.

Она подняла голову и посмотрела на меня, словно перепуганная кобыла, услышавшая пушечный выстрел.

– Что-что?

– Ты скоро умрешь. Но не навсегда. Полагаю, ты уже знаешь, каково это.

Она села, накинув на плечи одеяло из лошадиной шкуры.

– Что ты имеешь в виду?

Я покопалась в сундуке с одеждой и выудила с самого дна «Мелодию Ашери».

Я полистала страницы. Все они были пусты, кроме одной, в середине книги. На ней была начертана кровавая руна, напоминающая созвездие с волнистыми линиями, как будто звезды несло космическим ветром.

– Это так поэтично, – сказала я. – Судьба хуже смерти. Вот что заслуживает возлюбленная Кевы. Я превращу тебя в ту, кого он больше всего ненавидит. Превращу в еще более отвратительное существо, чем я.

Я открыла книгу перед ней. Сади вцепилась в одеяло.

– Что мне сделать, чтобы ты прикоснулась к этой руне? – спросила я. – И превратилась в Ашери?

– Превратить меня в Ашери? В смысле как Нора превратилась в Зедру?

Я кивнула.

– Ты должна согласиться. Так что мне сделать?

– Я никогда на такое не соглашусь.

– Согласишься. Потому что несогласие обойдется тебе очень дорого. Так что мне сделать? Может, пытать захваченных абядийских детишек, пока ты не согласишься? Отрезать им пальцы на руках и ногах? Выколоть глаза? Сжечь гениталии? Это заставит тебя согласиться?

– Давай, можешь пытать каждого ребенка в мире. Я все равно не соглашусь стать Ашери. Нельзя допустить, чтобы эта злобная ведьма вернулась.

Я похихикала над ее упрямством.

– Это будет так приятно. Такая сладкая месть. Увидеть, как ты станешь той, кого презирает Кева. Что может быть приятнее? Спящая придумала идеальную рифму, чтобы закончить стих.

– Я уже сказала – этого не будет.

Я положила перед ней книгу, открытую на странице с кровавой руной. А потом всмотрелась в дрожащие золотистые глаза Сади.

– Ты так напугана. Но чтобы быть храбрым, надо знать, что такое страх, верно?