рассмотрены позже в рамках переговоров по институциональной реформе. Тем временем Комиссия разработает несколько «переходных соглашений» для Восточных земель, которые будут «ограничены тем, что строго необходимо»[825]. Например, торговые договоры ГДР со странами СЭВ, включая СССР, останутся в силе, а режим регулирования ЕС – по вопросам, касающимся как качества продуктов питания, так и защиты окружающей среды, и другим – будет применяться до завершения создания собственного внутреннего рынка 31 декабря 1992 г.

Дальнейший прогресс был достигнут на втором заседании Совета в Дублине 25–26 июня. Уже давно назначив дату проведения МПК ЭВС на 13 декабря, 12-я комиссия ЕС, наконец, решилась запустить МПК ЕПС на следующий день, 14 декабря. Мандат этого второго МПК заключался в преобразовании того, что все еще было преимущественно экономическим Европейским сообществом, в политический союз с собственной общей внешней политикой и политикой безопасности. Вопрос о том, какую часть суверенитета каждой стране придется уступить, еще предстояло определить на предстоящих переговорах. На данный момент для Коля имело значение важное и с трудом принятое принципиальное решение[826].

На протяжении всех этих безумных месяцев после падения Стены и несмотря на все перипетии и повороты этого периода, канцлер Германии придерживался последовательной точки зрения. Увязка национальных и европейских интересов не только способствовала объединению Германии, но и поддерживала его амбициозную проинтеграционистскую программу. Эта страсть по отношению к Европе выходила далеко за рамки того, чего требовала экономическая ситуация или политические императивы. Целью канцлера было помочь сформировать архитектуру Европы после окончания холодной войны.

И эта архитектура была сложной. Она повлекла за собой экономическую и валютную интеграцию, которая через принятие новой ЭВС Сообщества должна была закрепить обширную зону монетарной стабильности и тем самым защитить экономические интересы Германии по отношению к доллару и к мировой экономике в целом. Но это также включало дальнейшую федерализацию через укрепление парламента и общую внешнюю политику, а в долгосрочной перспективе и создание ЕС-92 или открытие ЕС для Востока. Во всех этих отношениях Коль был гораздо больше, чем Миттеран, заинтересован в придании новой формы «еще более тесному союзу», как представляли себе отцы-основатели и как официально было заявлено в Римском договоре 1957 г. Для него, как и для Аденауэра, единство Германии и единство Европы были, как он любил говорить, «двумя сторонами одной медали». Коль сделал эту максиму старого канцлера своей собственной. Но в то время как Аденауэр видел в европейской интеграции средство достижения единства Германии, Коль в 1990 г. использовал воссоединение в качестве стимула для более глубокой интеграции[827].

Коль даже говорил о себе как о «внуке» Аденауэра[828]. При этом он намекал как на приверженность Аденауэра франко-германскому примирению, так и на его убежденность в том, что Westbindung (привязка к Западу) была также Selbstbindung (привязка к себе) – привязывание непослушного немецкого народа к организациям, которые бы сдерживали его агрессивные устремления. Привязанность к этому «институциональному Западу» сослужила хорошую службу как Западной Германии, так и Западной Европе во время холодной войны. Теперь, полагал Коль, она послужит объединенной Германии столь же хорошо в то время, когда Европа поворачивается на восток. По сути, для обоих канцлеров Европа представляла собой вопрос войны и мира. 3 февраля 1990 г. Коль заявил на Всемирном экономическом форуме в Давосе, что в Западной Европе «нет пути назад к политическому соперничеству за власть прошлых времен… Права человека и человеческое достоинство; свободное самоопределение; свободный общественный порядок; частная инициатива; рыночная экономика. Вот строительные блоки для будущего европейского порядка мира, который преодолеет разделение Европы и разделение Германии»[829].

Таким образом, стремление к Европейскому союзу было не «поспешной» реакцией на «тревогу и разочарование Франции в связи с событиями в Германии», как предполагалось[830], а продолжением длительного процесса сближения и партнерства. Опираясь на этот исторический фундамент, Франция и Германия стали активными творцами будущего континента.

Британия, напротив, таковой не стала.

***

Фактически Маргарет Тэтчер удалось полностью изолировать себя от процесса построения новой Европы[831]. Журналист Джордж Урбан – один из участников ее неформального круга внешнеполитических советников – описал то, что он назвал «знаменательным ланчем» на Даунинг-стрит, 10, состоявшимся 19 декабря 1989 г. «Знаешь, Джордж, – сказала она, подойдя ко мне совсем близко, – есть вещи, которые люди твоего и моего поколения никогда не должны забывать. Мы прошли через войну и прекрасно знаем, каковы немцы и на что способны диктаторы, и что национальный характер в принципе не меняется». Она добавила, что «теперь во власти немцев превратиться в экономически доминирующую империю, и того, чего они не смогли добиться с помощью мировых войн, они попытаются достичь с помощью экономического империализма. Вся Восточная Европа станет им подвластна; они уже захватывают Восточную Германию; все это создаст угрозу для Британии»[832].

В отношении Германии между Даунинг-стрит, 10 и британским МИДом существовала реальная напряженность. Предполагалось, что именно МИД – Форин-офис – будет определять эту политику в том же русле, что Великобритания делала и раньше с 1950-х гг., а именно поддерживать принцип возможного объединения на основе права на самоопределение. Для британских дипломатов процесс «2+4» был подходящим способом упорядоченного продвижения к этой цели. В противовес этому 4 декабря 1989 г. Тэтчер категорически заявила своим партнерам по НАТО, включая Коля, что «воссоединение не должно произойти в течение десяти или пятнадцати лет»[833]. Шесть недель спустя она настаивала на том, что «Восточная Германия должна занять свое место в очереди на членство в Сообществе»[834]. Ее неустанные усилия – беседы по телефону и при личных встречах – убедить Горбачева и Миттерана присоединиться к противодействию или, по крайней мере, к откладыванию объединения Германии были полностью ее личными инициативами, без какой-либо поддержки со стороны коллег по кабинету министров или Министерства иностранных дел.

Единственным заметным исключением был Чарльз Пауэлл, личный секретарь Тэтчер по иностранным делам с 1983 г., который стал одним из ее самых доверенных советников. Как позже заметил Скоукрофт: «Я совершенно убежден, что он был единственным, кто обладал серьезным влиянием на взгляды Тэтчер во внешней политике. Он был близок к ней, обладал необъяснимым пониманием ее мышления и, даже учитывая ее сильную личность, мог быть очень убедительным». Пауэлл явно подзадоривал премьер-министра своими смелыми записками и меморандумами, искусно составленными так, чтобы перекликаться с ее собственными мыслями. Так он писал, например, перед ее встречей с Франсуа Миттераном в конце января 1990 г.:

«Форин-офис подготовил комплекс документов для вашей встречи… Доклады представляют собой выдающиеся эссе, но, возможно, немного чересчур продуманные и слишком сложные. Нам нужно немного отодвинуть их в сторону и подумать о главном.

У нас есть три проблемы. Во-первых, сокращение вооружений выйдет из-под контроля… Во-вторых, объединение Германии произойдет быстро и создаст экономического