частном курорте, прогуливаясь среди пальм и гибискусов на океанской вилле делового друга президента[867], французский лидер предался фантазиям о будущем европейской безопасности и трансатлантических отношениях. Он заверял американцев, что, несмотря на то что Франция вышла из интегрированной системы командования, он настаивал, что она всегда будет полноценным игроком в Альянсе. Миттерана больше беспокоили государства Восточной Европы: «одинокие, бедные и униженные». Необходимо было, по его словам, найти «место, где эти страны могли бы выполнять свою работу, где к ним относились бы с уважением и достоинством». Если их допустить в ЕС, они «придут туда со шляпами в руках, как нищие». СБСЕ, членами которого они уже являются с 1975 г., к такой роли на самом деле не подходит, потому что оно не является институционализированным «политическим образованием». Что касается «Общего европейского дома» Горбачева, то это было всего лишь «видение». В этот момент Миттеран снова вытащил из своего запасника идею Конфедерации, утверждая, что новые времена требуют новых институтов. Он говорил об этом как о «Европейском союзе», на развитие которого, по его признанию, потребуются усилия «целого поколения» и которого «не будет при мне». Он признавал, что такая Конфедерация может казаться «нереальной», но она будет «строиться» на ЕС-12, а не «заменять» ее. Чтобы успокоить Буша, он уточнил, что Европейская конфедерация «не будет создана для того, чтобы избавиться от Соединенных Штатов»; это, воскликнул он, было бы «идиотизмом». Он предполагал заключение договора или союза между Конфедерацией и Соединенными Штатами, но настаивал на том, что «европейцы должны чувствовать себя европейцами»[868].

Это витание в облаках Миттерана выглядело как довольно причудливое представление, состоявшее из нескольких длинных монологов до и после обеда, которые при этом не всегда сочетались друг с другом. Что это было? Буш размышлял об этом пару недель спустя в разговоре с генеральным секретарем НАТО Манфредом Вёрнером. «Может быть, он говорит нам только для того, чтобы нам было приятно – предположил президент. – Или, возможно, все это предназначено для французской бюрократии, которая только и хочет, что нас оболванить». Уорнер попытался пролить некоторый свет на галльский образ мыслей. «Я недавно был во Франции. Они хотят ограничить НАТО лишь ролью военного союза без реального участия в принятии политических решений. НАТО для них – инструмент американского влияния». Вместо этого «они хотят, чтобы политическое сотрудничество было в ЕС». Его рекомендация была четкой: «Мы не должны позволять французам использовать саммит в этих целях. На саммите мы должны принять декларацию, которая поставит точку в вопрос о том, почему НАТО необходима. Существование НАТО больше не должно подвергаться сомнению». Буш решительно согласился[869].

Но все оказалось не так просто. 28 апреля на встрече Дублин-I прозвучало предложение ЕС-12 начать в июле подготовку к встрече на высшем уровне СБСЕ, которой так страстно желал Горбачев. Позднее в том же году в качестве места проведения встречи был предложен Париж. Лидеры ЕС также пообещали работать в рамках СБСЕ, чтобы помочь создать «новые политические структуры или соглашения» для Европы, но подчеркнули, что они не заменят «существующие механизмы безопасности» государств-членов. Это последнее замечание стало напоминанием о пестрой мозаике европейских институтов: Ирландия, например, как нейтральная страна не была членом НАТО – в отличие от других одиннадцати ее партнеров по ЕС. И в СБСЕ входили не только государства – члены НАТО и ЕС, но и страны Варшавского договора и неприсоединившиеся страны[870].

Саммит СБСЕ не был ни приоритетом, ни даже предпочтением для Буша, но он вынужден был согласиться с его проведением. Дублин-I как «свершившийся факт» подтолкнул его к более конкретным размышлениям и разговорам о новой и «иной» роли НАТО не только в отношении Восточной Европы, но и в ее растущей «политической компоненте»[871].

Вопрос о том, как заново изобрести НАТО, занимал Буша в течение нескольких месяцев: он обсуждал его с Колем еще в Кэмп-Дэвиде в феврале, и совсем недавно он озвучивал его вместе с Тэтчер, Миттераном и Уорнером. А теперь в Вашингтоне нужно было еще и рассмотреть всю стратегию НАТО. Наиболее неотложным аспектом после потрясений 1989 г. был вопрос о том, следует ли продолжать модернизацию американских ядерных ракет малой дальности «Ланс» в Европе – так называемое «продолжение Ланс» (FOTL). Коль и Геншер были категорически против, а Конгресс США не собирался финансировать закупки без решительной поддержки со стороны НАТО. Итак, FOTL был «мертв, как дверной гвоздь», как выразился Буш в разговоре с Колем, но проблема заключалась в том, как его похоронить? Было достигнуто общее согласие в том, что отмена не должна казаться капитуляцией перед нынешней советской кампанией пропаганды мира. В результате кончина FOTL была упакована в набор позитивных предложений для НАТО, которые были обнародованы Уорнером 3 мая и конкретизированы на следующий день Бушем в важной политической речи[872].

В Брюсселе генеральный секретарь НАТО завершил специальную встречу министров иностранных дел, обнародовав новость о том, что Североатлантический альянс проведет полномасштабный саммит лидеров в конце июня или начале июля. Это завершило бы серию встреч на уровне министров по мере подготовки НАТО к будущему. Сделав заявление о том, что Америка не собирается продвигать FOTL, Уорнер связал это с планами США по переговорам с Москвой о сокращении СЯС в Европе, как только будет подписан договор об обычных вооружениях. Министры иностранных дел также выразили поддержку со стороны НАТО проведению саммита СБСЕ и приняли пакет предложений о преобразовании Западного альянса в более политическую организацию и о том, чтобы сделать членство объединенной Германии в НАТО приемлемым для Советского Союза[873].

После декабря 1989 г., когда Бейкер приезжал в Берлин, со стороны США не было ни одного значимого выступления по перспективной архитектуре безопасности Европы. Теперь было важно высказаться, проявить лидерство и сформировать международную повестку дня, как это решительно сделал президент прошлой весной в своих речах, начиная с Хэмтрамка и до Майнца. Все это, однако, произошло задолго до того, как рухнула Стена. И к началу лета 1990 г. ожидалось, что Соединенные Штаты возглавят заметное, резкое изменение взглядов и позиции НАТО и достигнут консенсуса по превращению СБСЕ в некий дополнительный «форум для политического диалога». Но для этого президент должен был порадовать своих союзников и в то же время успокоить Горбачева. Бушу предстояло совершить это деликатное уравновешивающее действие 4 мая в речи перед выпускниками университета штата Оклахома, в Стиллуотере[874].

При том что мир вступает, как выразился президент, «в новую Эру свободы… времена неопределенности, но и большой надежды», он настаивал, что Соединенные Штаты должны «оставаться европейской державой в самом широком смысле: в политическом, военном, экономическом». Для него это была не