Шрифт:
Закладка:
Ничто из этих выражений не должно нас удивлять. Сама Тэтчер никогда не скрывала своих чувств к Германии, которые усугублялись личной неприязнью к самому канцлеру[836].
Миттеран, конечно, также был вполне способен выпустить пар по поводу немцев наедине с Тэтчер – как это произошло в Страсбурге в декабре во время их взволнованного разговора о 1913 и 1938 гг. Когда они встретились 20 января 1990 г., президент Франции вновь высказал свои опасения по поводу того, что Германия может не только воссоединиться, но и попытаться «вернуть другие территории, которые она потеряла в результате войны». Он драматично добавил: «Они могут даже добиться большего успеха, чем Гитлер»[837]. Но Миттеран высказывал такие комментарии в основном за закрытыми дверями – в отличие от Тэтчер. Как с сожалением признал сэр Кристофер Маллаби, посол Великобритании в Бонне, хотя французские сомнения «кажутся сильнее наших», правительству Миттерана удалось «сохранить более позитивный общественный имидж… Как лучшему другу ФРГ и самому важному европейскому партнеру, Франции многое может сойти с рук… Великобритания, напротив, в настоящее время не считается ни особенно важной, ни благожелательно настроенной страной»[838].
У президента Франции не только были более сильные позиции, но он и играл более тонко. В то время как он, как правило, обращался по-разному как разной аудитории, линия Тэтчер была безоговорочно последовательной, а ее тон почти неизменно пронзительным. После десяти лет пребывания у власти она стала невосприимчива к противоположным аргументам и привыкла добиваться своего, особенно в вопросах, по которым она была почти невротична: Германия, война и баланс сил.
Короче говоря, она исключала себя из творческой дипломатии, отказываясь участвовать в заключении сделок, которые начали возникать из неразберихи 1989 г. Самой непосредственной из этих сделок было европейское решение германского вопроса, которое в то время разрабатывалось Бонном и Парижем. И здесь Миттеран, хитрый, как всегда, возможно, даже подталкивал Тэтчер к публичным разглагольствованиям о воссоединении и тем самым маргинализировал Великобританию, в то время как он преследовал свои собственные европейские цели в тандеме с Колем. Как бы то ни было, Железная леди осталась непоколебимой в своей вере в то, что «европейская конструкция не свяжет Германию; скорее, Германия будет доминировать в европейской конструкции»[839].
Два месяца спустя она все еще оставалась на тропе войны. 26 марта 1990 г. Тэтчер сказала премьер-министру Франции Мишелю Рокару во время их в целом «добродушных» переговоров в Лондоне, что дальнейшая европейская интеграция означает «централизацию» – точно такую же, от которой уходят «Советский Союз и Восточная Европа», воскликнула она! Действительно, «во всем мире урок состоял в том, что большее процветание и демократия приходят от передачи ответственности, а не от попыток централизации власти. Как Сообщество могло выбрать этот момент, чтобы «двигаться в противоположном направлении»? Было лучше сохранить определенную степень национальной независимости, чем отдавать свой суверенитет какой-то «аморфной амальгаме», которой будет править Германия[840].
Что касается Европейского валютного союза, то Тэтчер со всей откровенностью проклинала Делора в своей печально известной речи в Брюгге 20 сентября 1988 г.: «Урок экономической истории Европы 70–80-х годов заключается в том, что централизованное планирование и детальный контроль не работают… Мы не для того смогли успешно отодвинуть границы государства в Британии, чтобы видеть, как они восстанавливаются на европейском уровне европейским сверхгосударством, осуществляющим новое доминирование из Брюсселя»[841]. И она была в равной степени настроена против укрепления политической власти ЕС, особенно Комиссии. Во время Дублина-I она сказала своим европейским коллегам, что ее избиратели опасаются, что «Брюссель отберет у них королеву и сделает Мать парламентов неактуальной». Она была непреклонна в том, что политический союз не должен означать отказа от «наших правовых или избирательных систем или нашей защиты через НАТО». Она даже высказала то же самое прессе, презрительно унизив своих коллег-лидеров: «Они не совсем понимают, что такое политический союз. Это меня поражает»[842].
К тому времени, как в июне настало время для Дублина-II, Тэтчер жила в своем собственном мире. Она сказала, что примет участие в МПК по ЭВС и ЕПС, но ясно дала понять, что у нее нет времени ни на то, ни на другое. Она была в принципе «вполне готова присоединиться к механизму обменного курса», но определенно не к тому, чтобы «перейти на единую валюту, то есть отказаться от фунта стерлингов». Она допустила, что «когда-нибудь, я не знаю, может быть в отдаленном будущем, появится единая валюта», но добавила: «Я думаю, что не нашему поколению принимать такое решение»[843].
Тэтчер не только сумела перехитрить себя и свою страну в европолитике, она также оказалась на обочине другой крупной сделки, которая определила будущее континента, заключенной между Соединенными Штатами и Федеративной Республикой, в соответствии с которой Буш поддержал быстрое объединение Германии в обмен на обязательство Коля, что объединенная Германия останется в НАТО. После визита Коля в Кэмп-Дэвид в феврале 1990 г. прибавилось решительности в продолжении этой линии – с молчаливого согласия Тэтчер, но без особого участия с ее стороны. Оттеснение Британии на второй план уже более года как стало очевидным. Коль был первым иностранным лидером, посетившим Буша после его победы на выборах – 15 ноября 1988 г. А в мае 1989 г. президент в своей майнцской речи о «единой и свободной Европе» возвел Германию в статус «партнера Америки по лидерству». Учитывая повестку дня Буша и его желание дистанцироваться от Рейгана, он чувствовал, что ему не нужно уступать Тэтчер или идти по ее стопам, особенно в том, что касается Горбачева[844]. Газета «Нью-Йорк таймс» сообщала 10 декабря 1989 г.: «Связи США с Западной Германией начинают затмевать отношения с Британией».
Тем не менее это был чувствительный момент для американской дипломатии, потому что Великобритания и Америка – давние друзья, пусть сейчас Германия и на подъеме. Как выразился источник в администрации, Бейкер «очень старался избежать жонглирования этими двумя понятиями… Главное – не жонглировать. Если вы жонглируете, у вас будут неприятности». В любом случае Бейкер, два года проработавший министром финансов, был предрасположен рассматривать Бонн и его Бундесбанк в качестве настоящего центра силы Европы. А поскольку либерализация происходила в условиях хаоса в Восточной Европе, Западная Германия становилась главным партнером Вашингтона в управлении изменениями в бывшем советском блоке, уступившем Бонну ведущую роль как в координации, так и в финансировании западной помощи Польше и Венгрии, а на самом деле, после Дублина-I, и всей остальной Восточной Европе
