– Обезьянку.

– Нет, витражное окно. Конечно обезьянку, Клузо[122].

– И?..

– Ей понадобилось семь лет, чтобы решиться на откровенность. Мы все время сидели молча. Каждый день. Она на своей скамье, я на своей. Больше она не вырезала обезьянок, но, казалось, получала утешение от той единственной. А потом пришел день, когда она рассказала мне всё.

– И что же она рассказала?

– Что была пациенткой Юэна Камерона. – Рут внимательно посмотрела на Гамаша. – Я тебе уже об этом говорила.

– Но вы не говорили мне про обезьянок.

– Действительно. Рейн-Мари нашла кое-что в этих коробках, так? Во всяком случае, могла найти.

Гамаш кивнул, но о письме Винсента Жильбера упоминать не стал.

– Рут, – тихим голосом сказал он, – что вы знаете о Юэне Камероне?

Она сделала глубокий вдох, не сводя глаз со старшего инспектора. Сколько времени прошло, прежде чем она заговорила, – десять секунд, десять минут, вся жизнь?

– Меня отвела к нему мать. Чтобы он меня вылечил. Она считала, что я какая-то неправильная. – Рут попыталась улыбнуться, но у нее не получилось. – Она хотела оставить меня там, но у него не было свободных мест. Когда одно освободилось, я уже изменилась.

– Изменились?

– Я узнала, чего он хочет от меня. Я научилась притворяться. Чтобы меня не отправляли к нему. Я узнала, что нужно моей матери, чтобы полюбить меня. Но… – Рут подняла руки, потом опустила их. Одну уронила на колени, другую осторожно, жестом защиты положила на Розу. – Это было так давно.

– «И все же мать со мною до сих пор», – произнес он и увидел ее улыбку. Едва заметную.

– Вероятно, так и есть.

Арман посмотрел на демоническую утку и понял: если или когда придет время и жизнь Розы станет мукой, Рут сделает то, что нужно. Настолько велика была ее любовь.

– Энид повезло куда как меньше, – продолжила Рут. – Она была молодой матерью, и у нее возникли проблемы со сном. Потом начались панические атаки. И она обратилась за помощью к Камерону. И вот Энид вернулась домой… – Рут огляделась. – Она находила покой здесь. По крайней мере ненадолго, зато каждый день.

– А обезьянки? Она это как-нибудь объяснила?

– Сказала, что, находясь в Аллане, она их слышала. Она знала, что не одна. И это ее утешало.

– И она никому об этом не говорила? – спросил он.

– Насколько я знаю, нет. Только мне. Когда она умерла и дом продали, я разволновалась, что ее дети найдут что-нибудь этакое среди ее вещей. И это их огорчит.

– И поэтому вы посоветовали Рейн-Мари рассортировать вещи. Вы подумали: если там хранится что-то странное, она увидит это первой.

– Да. Представь, каково это: узнать, например, что твою мать мучили. Если бы Энид хотела, чтобы они знали, то сама бы им обо всем рассказала. Объяснила. Ответила на их вопросы. Но теперь…

Теперь, подумал Арман, ответов не будет. Как можно объяснить действия Юэна Камерона? Гарольда Шипмана? Как можно объяснить, что случилось с Ханией Дауд? С чего начать объяснение про браун-браун?

Как объяснить не только то, что это могло случиться, но и то, что столько людей знали и молчали?

«Ральф, что ты делаешь там?»

– Почему вы хотели поговорить с Рейн-Мари?

– Я хотела сказать, что правда никого не освобождает. Для некоторых она становится бременем. Дохлым альбатросом. Я хотела спросить у Рейн-Мари, так ли уж необходимо Гортонам знать это.

Арман встал, вытащил из кармана куртки сверток из льняной салфетки.

– От Жана Ги.

Потом наклонился и поцеловал Рут в щеку.

* * *

Рейн-Мари посмотрела на коробку, которая была наполнена вещами, собранными за целую жизнь. Включая послание на бланке Мемориального института Аллана. Клочок бумаги, объяснявший все.

Она открыла рот, но не успела ничего сказать. Хания ее опередила:

– Могу я задать вам вопрос?

Когда Сьюзан и Джеймс кивнули, Хания спросила:

– Она была хорошей матерью?

Этот вопрос застал их врасплох. Но Сьюзан ответила довольно быстро:

– Конечно.

Джеймсу ответ дался труднее.

– Да. Она могла быть нетерпеливой, иногда немного непредсказуемой. Но при этом замечательной.

– Вы знали, что она вас любит?

– Почему вы спрашиваете об этом? – буркнул Джеймс. – Зачем вы вообще пришли сюда?

– Я…

– Это я попросила ее составить мне компанию, – пояснила Рейн-Мари.

– Зачем? – поинтересовалась Сьюзан. – Есть какая-то проблема?

Рейн-Мари начала было отвечать, но Хания толкнула ее в бок и она чуть не упала с упаковочной коробки.

– Я помню свою мать, – сказала Хания. – Правда, неотчетливо. Помню, как она пыталась защитить меня, когда пришли солдаты. Мне было восемь. Много лет спустя я пыталась найти ее, но деревню стерли с лица земли. – Она замолчала и подумала о другой деревне. Той, что усыпана снегом в долине. Застывшей, казалось, во времени. – Я думаю, ее убили, – прошептала Хания. Она обращалась напрямую к детям Энид Гортон. – Мать пыталась защитить меня. Я думаю, ваша мать тоже защищала вас. По-своему.

– Да, она пыталась, – проговорил Джеймс. Потом повернулся к сестре. – Помнишь, когда сработала пожарная сигнализация?

Сьюзан рассмеялась:

– Она была неважной кухаркой, и сигнализация срабатывала примерно раз в неделю из-за задымления. Мама вбежала в комнату, где я смотрела телевизор, и вытолкала меня наружу.

Джеймс тоже засмеялся:

– Да, я помню.

– «Выходите! Выходите!» – в один голос закричали оба, очевидно подражая женщине, охваченной паникой.

– Она ведь вернулась. – Сьюзан посмотрела на брата. – Я только сейчас это поняла. Она думала, что в доме пожар, но вернулась. За тобой.

Джеймс, потрясенный, взглянул на сестру:

– Верно. А мы думали, это забавно. Дразнили ее потом безжалостно.

– Она любила вас, – сказала Хания.

– Но при чем тут обезьянки?.. – пробормотала Сьюзан.

Брат и сестра посмотрели на Рейн-Мари. Та знала ответ. Знала, что их мать подвергалась мучениям. Ей несколько дней подряд не давали спать, и она слышала крики обезьянок. Может быть, даже видела панику в их больших умных глазах.

Теперь пришло время рассказать детям о матери.

– Ваша мать любила вас. Вот что находится в этой коробке, – произнесла Рейн-Мари.

Она положила ладонь на коробку, словно прощаясь. Потом протянула руку Хании и помогла ей встать.

Глава сороковая

– Так ничего и не пришло от твоего друга из Нанаймо? – спросил Гамаш.

Он снял шапку, засунул вместе с перчатками в рукав куртки и повесил ее на вешалку.

– Нет, – вздохнула Изабель. – Боюсь, что вещдоки из стола уже отправлены. Я перезвоню Барри через несколько минут. А может, вы сами хотите позвонить?

Он рассмеялся, пытаясь пригладить волосы:

– Ну что ты, не могу лишить тебя такого удовольствия. Есть новости?

– Нет, – ответил Жан